– Оооо, – сочувственно смотрю на невозмутимое лицо Коршунова. – Вам, наверное, было очень сложно. Вы по нему скучаете? Я вот до сих пор по маме скучаю.
– Скучал и скучаю до сих пор. Он ни разу не дал мне понять, что я не его родной сын. Хотя, думаю, что с самого начала знал, что мы не родственники. Он был мне самой настоящей семьей. Я всегда думал, когда стану отцом, буду таким же, как и он: чутким, понимающим, любящим, наполненный гордостью за своего ребенка, – уголки губ слегка приподнимаются. – Именно поэтому я жаждал обзавестись семьей.
– Понимаю, – на самом деле я его правда понимаю, потому что, когда умирает близкий человек, ты ощущаешь себя самым одиноким на свете человеком. Хочется сразу же обрести того, кто тебя согреет от внутреннего холода.
– Женился. Сначала мы с Полиной жили для себя. Речь о детях не заходила, у нас было столько планов и проектов, что они просто не вписывались в график наших жизней. Потом постепенно все ее подружки становились мамами, Полина захотела тоже быть мамой. Я был не против. Мы оба прочно стояли на ногах в финансовом плане, купили этот дом, – Коршунов обводит кабинет задумчивым взглядом. – Для полной картины счастливой семьи нам нужен был ребенок.
9 глава
Я передергиваю плечами. Понимаю, что в мире богатых людей не все так, как у простых смертных, но вот это «нам нужен был ребенок» для меня звучало дико. Словно они хотели завести собаку. Породистую. С родословной.
– Года три мы пытались сами.
Выражение лица Коршунова остается все таким же невозмутимым, но вот глаза… Не зря говорят, что глаза зеркало души. Они у него внезапно становятся грустными, тоскливыми. Не зная причины его тоски, на меня внезапно накатывает желание его обнять. Конечно, ничего подобного я не делаю, лишь сильнее сжимаю кулаки.
– Врачи давили на то, что нужно время, мы молоды и так далее. Полина в итоге уехали в Израиль, где полностью себя проверила. Она была здоровой. Значит проблема, почему мы не могли зачать ребенка, таилась во мне. Не сразу мне удалось найти время, чтобы лечь в клинику и тоже пройти обследование, – Коршунов замолкает, отворачивается к окну.
Смотрит перед собой. Я неведомым образом чувствую его внутреннюю боль. Наверное, она у него как старая незаживающая рана, которая время от времени начинает кровоточить, рвя душу на части.
– Мужчинам сложно признать и принять факт, что он где-то дефектный, – сдавленно продолжает Богдан Аркадьевич. Все так же смотрит в окно немигающим взглядом. Я прикусываю щеку. Мне хочется прекратить его агонию внутри себя, но понимаю, ему так же нужно выговориться.
– Я прошел пять стадий принятия. Сначала отрицал. Не поверил первым врачам. Обратился к нашим специалистам, они осторожно согласились с коллегами из Израиля, но меня это совершенно не устраивало. Рванул в Германию, надеясь услышать, что меня обдурили, и я вполне здоров. Третье мнение совпало с первым.
Коршунов внезапно устремляет на меня пронизывающий до мурашек взгляд. Я едва выдерживаю, чтобы не опустить глаза. Если смалодушничаю, он закроется и больше не будет со мной так откровенен, как сейчас.
– Вторая стадия – гнев. Это было непростое время для меня, для Полины и вообще для окружающих. Если жена еще понимала, почему я кидался как бешеный зверь на всех, то остальные недоумевали. Я придирался ко всем, в том числе и к себе. Бизнес едва выжил, жена еле сдержалась от развода.
Усмехается. Подается вперед, разливает чай, который в чайнике все еще горячий. Он стоит на подставке, подогреваемый снизу маленькой свечой. Я с благодарностью хватаю протянутую чашку, делаю глоток, понимая, как у меня от напряжения все пересушено во рту.
– Период торга длился недолго. Я почему-то был уверен, если озолочу врачей, они совершат чудо со мной. Торговался с собой, давая себе и Богу обещания, вплоть до того, что буду каждое воскресенье ходить на службу. Наверное, в небесной канцелярии от души забавлялись надо мной.
– Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему свои планы, – тихо замечаю, Коршунов усмехается и салютует мне чашкой.
– Ожидаемо, что я скатился в депрессию. Сначала она проявлялась в бессоннице, а потом засасывала меня все сильнее и сильнее в свою гущу. Не буду рассказывать, что творил, – опускает взгляд, а я догадываюсь, что кидался во все тяжкие. Судя по тому, что сейчас сидит передо мной вполне здоровый и адекватный, ему удалось выбраться из того омута.
– Вам помогли? – мне кажется, что в тот период огромную роль сыграла супруга. Она ведь любила его, понимала, что он не просто так окунулся в депрессию с головой.
– Да, дорогостоящий психотерапевт и курс антидепрессантов.
– О, – удивленно округляю глаза. Все время думала, что мужчины чураются обращаться к душевным специалистам.
– В конце концов я принял свой диагноз. Стал думать, как решить вопрос с ребенком. Предлагал Полине усыновить ребенка из детдома. На малышей очередь, но у меня были и деньги, и связи, мы могли себе подобрать младенца.
– Звучит, как покупка питомца, – все же выпаливаю то, что резало мне слух. Коршунов усмехается и не спорит, похоже сам понимает, как это звучало со стороны.
– Полина не согласилась. Ей важно было самой выносить и родить ребенка. Она вновь потащила меня к врачам, надеясь, что они могут что-то придумать.
– И что они могли придумать? Волшебную пилюлю изобрести?
– Врачи отобрали самый живучий по их меркам сперматозоид и оплодотворили яйцеклетку Полины, а потом ей подсадили эмбрион.
– И? – с надеждой спрашиваю о продолжения, хотя понимаю, что продолжения нет, раз мы с Верой находимся в доме Коршунова, а Полина где-то в Италии.
– Наступила беременность, которая вскоре закончилась выкидышем.
– И вы вскоре расстались?
У меня во рту скапливается горечь, от осознания того, что пережил Коршунов. Такой с виду невозмутимый, неприступный, богатый, а на деле самый несчастный человек на свете. Я-то буду счастливее его, у меня есть дурная сестра и любимая племяшка.
– Нет. Мы еще какое-то время жили вместе, пытались смириться с тем, что общих детей у нас не будет. Со стороны мы выглядели вполне благополучной семьей, а наедине друг с другом отдалялись с каждым днем все больше и больше, пока между нами не образовалась непреодолимая пропасть.
– В итоге Полина уехала.
– Уехала. И подала на развод.
– А разве так можно? – удивляюсь. Коршунов вопросительно приподнимает брови. – Разве можно на расстоянии развестись.
– Конечно, ее адвокат представляет ее интересы. Детей нет, особо делить нечего, поэтому развод дело формальное. Я не собираюсь ей препятствовать в желание стать счастливой. Пусть и с другим мужчиной.
– Да вы герой! – восхищение перемешивается с сочувствием. Смотрю на Коршунова и не верю, что такие благородные существуют. Он склоняет голову, смотрит куда-то мимо меня. – Вы отпустили жену и приютили чужого ребенка, это о многом говорит. Однако, я так и не поняла, какой вам резон воспитывать Веру?
– Неужели я не могу поступить так, как в свое время поступил мой отец? – в глубине голубых глаз вспыхивает искра веселья, но она тут же гаснет. Может быть мне показалось, я слишком пристально смотрю на Коршунова.
– Я хоть и верю в сказки, но не настолько наивна. Если вы мне не скажете правду, я сегодня же соберу вещи и уйду с Верой.
– Куда? Вы без работы, ребенку нужен постоянный уход. Дети – дорогое удовольствие, а вы сейчас без гроша в кармане, – бьет по-больному. Все хорошие чувства, которые возникали во время его исповеди, моментально улетучиваются.
– Бог дал зайку, бог даст лужайку, – сердито замечаю. Коршунов качает головой.
– Не будьте эгоистичной, Надежда Викторовна. Попробуйте посмотреть на ситуацию без эмоций: Вере выпал уникальный шанс стать наследницей моего состояния. Она никогда ни в чем не будет нуждаться. У нее будут лучшие педагоги, школы, колледжи. Она увидит мир своим глазами. Но главное, – возникает выразительная пауза, от которой у меня опять мурашки по всему телу. – Я буду любить ее как собственную дочь.
