ягодицу? Ладно, руки… – решил я пошутить, но вышло опять грубо.
Яна вздохнула совсем уж печально и говорит:
– Можете называть меня сенсеем среди неудачников.
– Всё не так, – произношу, осторожно касаясь нежной кожи вокруг раны. – Значит так, Яна, я сейчас вытащу осколок, продезинфицирую и заклею пластырем. Проделаю также с ладонями. И сразу отвезу тебя в больницу. На ягодице потребуется наложить шов и…
– Не-е-ет! Нет, нет, нет! – вдруг отчаянно запротестовала она и дёрнулась, причиняя самой себе новую боль. – Не нужно в больницу… Пожалуйста…
Я в недоумении. Но решаю не спорить и не настаивать. Вон как трясётся, того гляди и сознания лишиться.
Чёрт, как всё не вовремя.
– Ладно, не бойся. Никакой больницы, сам всё сделаю, – успокаиваю её.
Мелкая тут же облегчённо выдыхает.
– Но ты обязательно мне расскажешь, почему боишься больницы, – говорю тоном, не терпящим возражений.
– Нечего рассказывать, – произносит она тихо, – у меня с больницами и врачами связаны не самые лучшие воспоминания и соответственно, ассоциации.
Качаю головой.
– Вот и расскажешь. Я сейчас схожу за аптечкой. Не двигайся.
Вернулся быстро. Сел на кровати, стараясь поудобнее устроить свой стояк так, чтобы его было не сильно заметно. Яна итак чувствует себя неуютно. Ещё у меня реакция не к месту.
– По молодости мой наставник заставил меня обучиться всему самому необходимому в жизни, включая оказание первой помощи. Я зашью рану. Но девочка, тебе будет больно. Обезболивающего у меня нет…
– Ничего, я потерплю, – говорит она быстро. – Знаете, год назад мне устроили одну пакость – вбили гвоздь остриём вверх на лестнице, по которой я всегда первой сбегала из общей комнаты, как проснусь. Со всей силы напоролась пяткой на острие. Боль была такой дикой, что я чуть сознание не потеряла. Как раз Ржавого не было… – она умолкла на мгновение и быстро договорила: – Короче… Никакой больницы не было. Промыла водой и само всё зажило. Так что… зашивайте. Я привычная.
Мне жаль слышать это. Мне откровенно жаль её саму. Мне жаль, что никто ей ласки не давал и нормально не защищал. Мудак Ржавый не считается.
Я так ясно себе представляю, как она тихо страдает в детском доме, но молчит, и это рвёт мне сердце. Я смотрю прямо перед собой, и во мне разгорается гнев, но мне не на ком и не на чем сорвать его. Всё внутри кипит, я сижу рядом с ней, стиснув зубы, и надеюсь, что мелкая не чувствует исходящие от меня эмоции гнева.
Тряхнул головой и сосредоточился на её ране.
Пинцетом осторожно вытаскиваю осколок.
Кровь льётся и льётся. Прикладываю антисептическую салфетку и Яна глухо шипит. Промываю антисептиком рану и пока оставляю её так.
– Так, давай сейчас займёмся твоими руками, а потом я зашью рану.
С ладошками справляюсь быстро: вытаскиваю все осколки, дезинфицирую, заклеиваю пластырями.
Когда приготовил крючковатую иглу и нить, говорю:
– Готова?
Она кивает и закусывает подушку.
Прокалываю кожу с внешнего края вовнутрь.
Яна шипит и резко дёргается вперёд, всё её тело напрягается. Она стонет от боли и утыкается лицом в подушку.
Я замираю.
– Яна, постарайся не дёргаться, – стараюсь говорить ласково, но голос вибрирует.
– Неприятно, – жалуется она и снова выпячивает попу.
– Прости, – выдавливаю из себя.
Мой кадык дёргается, когда с трудом сглатываю.
Прикладываю салфетку, чтобы убрать кровь, мне нужно видеть края раны. И легонько дую на порез.
Кожа мелкой мгновенно покрывается пупырышками, и я вновь ненавижу себя за неуместное желание и развратные мысли и картины, которые рисует моё богатое воображение.
Зашиваю аккуратно, ставлю дренаж и заклеиваю хирургическим пластырем.
– Наложу ещё марлевую повязку, – бормочу, завершая операцию. – Рану осматривать и дезинфицировать будем ежедневно.
Она кивает и шепчет:
– Мне нужно убрать осколки в ванной… И простыни сменить… Я всё вам испачкала.
– Не нужно ничего. Горничные всё сделают. Сейчас их вызову.
– Как это? – удивляется она.
Убираю в аптечку инструменты и отвечаю на её вопрос:
– В этом доме есть круглосуточная служба, которая предоставляет уборку квартир в любое время суток.
– Оу. Как удобно, – бормочет она.
– Сейчас перенесу тебя в гостевую спальню. Как только тут уберут, если ещё спать не будешь, перенесу обратно. Хорошо?
– Хорошо.
Обнимаю её и беру на руки.
Мне хочется сейчас одного – трогать её, исследовать мягкое стройное тело и сделать то, что представил в тот самый момент, как её очаровательная попка и киска оказались перед моим лицом.
Я чёртов развратный ублюдок.
* * *
РЖАВЫЙ
«Почему меня избили? Зачем? За что? И когда всё это кончится?» – думал я, глядя на маячившиеся перед моими глазами тени. Сознание мутилось, и память давала сбои. В какой-то миг я потерял счёт времени и забыл, что случилось, за что меня избили…
Кто-то склонился надо мной.
– Мы сохранили тебе жизнь, Ржавый. Цени это.
И я вспоминаю.
Это Данте. Шестёрка Шведа. Урод!
– За нашу щедрость, ты становишься нашим должником. Должником Шведа, – шипит в моё разбитое лицо проклятый ублюдок Данте. Он хлопнул меня щеке и отошёл.
С моих окровавленных и распухших губ срывается скулёж. Я участвовал в драках, бывало, что меня избивали и ломали кости, но никогда в жизни я не испытывал подобной дикой боли.
Боль в избитом теле становится всё мучительнее. Сознание то меркнет, то вновь возвращается, в глазах прыгают красные круги.
А всё из-за сучки Янки. Тварь, тварь, тварь!
Потом меня подхватывают руки мудаков, что избили меня до полусмерти и волокут точно мешок дерьма к тачке.
Забрасывают в багажник, и я снова стону от вспышек боли. Сломанные рёбра, отбитые органы, порванные мышцы и сухожилия, словно сирены воют от причинённых им страданий.
Меня куда-то везут. Сколько проходит времени – не знаю. В какой-то миг отключаюсь и пробуждаюсь, когда
