отчета своим действиям, словно со стороны смотрю, как моя ладонь накрывает его ухо, наверное пытаясь согреть. Степан довольно жмурится, напоминая сейчас сытого кота, а затем накрывает мою руку своей.
— Спасибо, — хрипло произносит он, — мне стало так намного теплее. Но все же… кафе, м-м-м? — Степан выгибает брови.
— Не-а. Лена спит.
— Так мы ее вместе с коляской. И она продолжит спать.
— Надень на себя теплый комбинезон, затем ляг в кровать, да еще и одеялом укройся. Сильно тебе захочется спать? — я говорю все это шутливым тоном, а сама смотрю то в глаза Степана, то на наши руки.
Мужчина, уже совершенно не стесняясь, поглаживает мои пальцы, а я не хочу терять это ощущение. Мне кажется, что я и вечность готова так простоять. Лишь бы не возвращаться домой. К Максиму. К поскрипывающей двери. К ванне с местами содранной на ней эмалью, к постоянным завтракам и ужинам, которые никто не ценит, и… одиночеству.
Кажется, что стоит мне только переступить порог нашей с Максом квартиры — и я очнусь ото сна, в котором нахожусь сейчас. Сказка разрушится.
— Ты побила все мои аргументы, — улыбается Степан, затем крепче сжимает мою ладонь, отрывает ее от своего уха и ведет ей по-своему же лицу.
Я чувствую, как пальцы колет легкая щетина, а затем теплый воздух на них. Степан дует на мои пальцы, а потом целует ладонь. И не внешнюю сторону, а именно внутреннюю. По руке тут же начинают бежать мурашки, от запястья к плечам, а потом и по спине. Это так мило, чувственно… запретно, не к месту. Да и вообще ужасно с моей стороны. Я не должна позволять ему такое. Я не должна стоять здесь, рядом с посторонним для меня мужчиной. Но стою и, когда слышу тихий шепот: "Не хочу тебя отпускать", больше всего на свете хочу ответить: "Не отпускай", но в этот момент из коляски доносится плач. Я тут же выдергиваю руку из захвата Степы и отворачиваюсь к дочери.
Черт.
Для того чтобы очнуться ото сна, мне даже порог своего дома переступать не пришлось.
Что я творю?
— Ну теперь сам бог велел отправиться нам всем в кафе.
— Что? Не-ет… нет. Мы… мы уже домой, — растерянно отвечаю я, подкачивая коляску, пытаясь успокоить Леночку.
Степа хмурится, я уверена, что он начнет сейчас опять искать тысячу предлогов, чтобы я осталась, но мужчина, лишь тяжело вздохнув, говорит:
— Я здесь припарковался рядом. Пойдем, отвезу вас домой.
— Мы дойдем. Не надо, спасибо. — Я собираюсь опять сбежать, но Степа хватает меня за предплечье.
— Давай тогда я покачу коляску, а ты возьми ее на руки. А то она слишком возмущенно плачет, — все еще улыбается он, но уже видно, что натянуто. Словно через силу.
— Она просто хочет кушать. Уже пора, — и тут я осекаюсь, понимая, что сама выдала Степану все карты на руки.
— А кормить ее чем надо?
— Пюре, — сдаюсь я, глубоко вдыхаю, выдыхаю и с шумом продолжаю: — Твоя взяла. Пошли в кафе.
У входа в кафе я вытаскиваю Лену из коляски, крепко ее обнимаю и тянусь, чтобы собрать наше транспортное средство, но его за ручку уже держит Степан.
— Это же как-то собирается?
— Ага, тут…
Я указываю ему на скрытую кнопку, и Степан быстро справляется с механизмом. Коляску мы оставляем в помещении у входа, а сами идем к ближайшему столику. Он у окна. Я усаживаю Леночку на диван и начинаю раздевать, а когда она остается в трикотажном костюмчике, кофте и шапке, поворачиваюсь к Степану.
— Здесь же вроде не дует? — я спрашиваю даже не у Степана, хоть и обращаюсь к нему, а просто скорее рассуждаю вслух, веду рукой около Леночкиной головы и все же снимаю с нее шапочку. И только тогда ловлю настороженный взгляд Степана. Настороженный и словно удивленный. — Что такое? — спрашиваю я, Лена в этот момент замечает Степана, улыбается ему и начинает говорить что-то на своем. — Кокетка, — смеюсь я, а Степан медленно произносит:
— Она такая же блондинка, как и ты.
— Да. Правда, я крашеная, а у Леночки свои такие. К школе немного потемнеют, я думаю, — авторитетно заявляю я, потому что сама родилась такой же светлой-светлой. Пожимаю плечами и улыбаюсь.
Степан прищуривается и кивает, все еще глядя на Лену. Слишком цепко и внимательно. Обычно так не смотрят на детей.
Чаще на лице людей наблюдающих за малышами написано умиление, раздражение или же отстраненность. Три вида эмоций, которые я всегда вижу у прохожих. А Степан словно изучает Леночку, да причем очень придирчиво.
— Степан, — я стараюсь проговорить его имя жестко, потому что мне не нравится происходящее, и мужчина улавливает мое настроение, мигом растягивает губы в улыбке и извиняется:
— Задумался просто немного. Никогда таких маленьких детей настолько близко не видел, если честно, — посмеивается он и машет рукой официанту, подавая знак, что готов сделать заказ.
А я даже в меню еще не заглядывала. Хотя зачем мне меню? Я же сюда не обедать пришла. И даже не на свидание. Тянусь к сумке за пюре, специальным воротником и детской ложечкой.
— Хм. Какое у нее меню разнообразное, — смеется Степан, разглядывая баночки, которые теперь стоят на столе.
— Тыква и кролик, — улыбаюсь я, а затем раскладываю подушки и удобно усаживаю в них Лену.
— А ты что будешь?
— Я же мороженое хотела, — улыбаюсь я и приступаю к Лениному кормлению, Степан тоже смеется, а когда к нам подходит официант, заказывает мороженое и себе, и мне.
— Надеюсь, Леночка не обидится, что мы с ней не поделимся.
Лена, услышав свое имя, сразу же переводит взгляд на Степана и начинает ему что-то рассказывать.
— Думаю, она не против. — Я не могу перестать улыбаться, хотя уже чувствую, как тянет от напряжения скулы, и все равно это словно выше моих сил. Улыбка становится только шире и шире. Я внезапно ловлю себя на мысли, что мне хорошо. Здесь и сейчас. Я словно счастлива, настолько мне легко на душе. И эта легкость так странно ощущается. Непривычно.
