Это как щекотка… немного успокаивает… и необъяснимым образом… возбуждает.
Это такое невинное прикосновение, и всё же я сижу здесь, думаю о бритве в своей сумке, жалея, что не могу использовать её на случай, если он скользнёт руками вверх.
Прекрати, Кэт. Вернись в реальность. Он просто помогает тебе. Ему тебя жалко. Ну и что, что у него встал, когда вы лежали рядом? У него встал, это случилось, и это всё, что случилось. Такое бывает у мужчин, ясно? Члены похожи на металлодетекторы, срабатывающие на любое сокровище. Это ничего не значит.
Поджимаю губы, качая головой от избытка воображения.
И всё же, я делаю паузу…
Неужели я всё выдумала? Вообразила, как его губы скользили по моей макушке, когда мы тесно прижимались друг к другу? Как его рука опустилась на моё бедро и нежно гладила мой бок?
Нет.
Прикусываю губу, когда воспоминания переполняют меня.
Тревор заканчивает перевязку и резко поднимает глаза. Светлые волосы, прикрывающие лицо, влажные от пота. Челюсть у него острая и твердая, как камень. Глаза горят огнём. Они сияют — раскалённая лава в цвете какао. Расплавленный шоколад.
Я никогда не была так голодна за всю свою жизнь.
По ошибке прикусываю губу ещё сильнее, почти до крови. Тревор переводит взгляд на мой рот и задерживается там. Его глаза возвращаются к моим, и выражение лица меняется. В этот момент меня охватывает паника. То, как он смотрит на меня сейчас…
Его карие глаза полны любопытства и изнеможения. На какую-то долю секунды я думаю: «Он может сказать. Он знает».
Но я понимаю, это не так… потому что он отступает. Что — то в моём взгляде напугало его. Интересно, что именно.
Возможно, мы похожи больше, чем я думала.
***
К тому времени, когда Тревор закончил с моей лодыжкой, спустились сумерки, и нам пришлось разбить лагерь на ночь. Он говорит, это чтобы дать мне время прийти в себя, но я не забыла, что произошло. Я знаю, ему так же трудно, как и мне… может даже труднее.
Создание укрытия — нелёгкая задача, но Тревор, даже в его состоянии, делает это так, словно всё просто. Однако его движения более сосредоточенные, чем раньше: более техничные. Он не прикасается к тому, что не нужно, не прилагает больше усилий, чем требуется.
Сейчас он — робот, выполняющий работу, делающий лишь то, что от него требуется. Подобно машине, он не выражает никаких эмоций. Не показывает слабости, не показывает боли.
Он устанавливает палатку в полной тишине, слегка морщась во время работы, когда думает, что я не вижу. Его страданий. Агонии. Он прячет их за стальной завесой решимости.
Дождь вернулся, словно на бис, и, как мы недавно заметили, принёс с собой тот горный холод, который понижает температуру градусов на десять.
Ночь в этих долинах достаточно прохладная, но с дождями почти ледяная. Весенняя температура не просто плавно переходит в осень, а скользит по наклонной прямо в зиму всего за несколько часов.
Холодные капли начинают падать с потемневшего неба, как только мы потащили наши сумки в палатку. Мы промокли, но не насквозь, и пользуемся возможностью поговорить, стараясь согреться.
Как обычно, начать разговор для нас — это словно выдёргивать зубы, но стоит начать, и уже не остановимся. Стоит словам начать течь, и мы уютно плывем по волнам.
Скоро мы уже шутим и рассказываем смешные истории о наших семьях… вернее, я рассказываю. Тревор необычно молчалив на эту тему, оставляет меня болтать о моих двух сёстрах: что я могу делать хоть весь день, если есть возможность.
Мычу сквозь покрытые шоколадом губы, жестикулируя руками и поедая Твикс:
— Анастасия. Малышка и самая тихая из нас. Она так и не получила тот ген «без фильтра», который есть у остальных членов моей семьи.
Тревор тихо смеётся в тусклом свете нашего потухающего фонарика. Это мягкий и насыщенный звук, к которому я уже привыкла. Я начинаю выносить его общество гораздо лучше, чем раньше… может быть, даже (могу ли я так сказать?..) наслаждаться его присутствием.
— Елена, продолжаю я. — Самая старшая из нас, «мама-медведица». Она похожа на улучшенную версию меня. Крепкий орешек — типичная дикарка. Думаю, более точно будет сказать, она не берёт пленных.
На этот раз Тревор хохочет еще громче.
— Серьёзно? — начинает он. — Не буду врать, это звучит почти пугающе. Значит… более жёсткая версия тебя, да?
Он вскидывает тёмно — русую бровь, кидая на меня озорной взгляд. На его губах появляется тень усмешки: слабая, но игривая.
— Она член мотоклуба, не так ли? Татуировки, цепи… может быть, плётки?
Хихикаю над образом моей злой старшей сестры, возникшим в голове:
— Что-то вроде того… Нет ничего, с чем бы Елена не могла справиться, не знаю ни о чём, чего бы она боялась. Если бы она сейчас была на моём месте, вы бы вели разговор в какой — нибудь забегаловке или гостинице. Она бы уже уехала отсюда и планировала новое невероятное приключение…
Тихо фыркаю, но звук почти горький:
— Поверь мне… ты бы предпочёл, чтобы Елена была рядом с тобой…
Быстро замолкаю и использую руки, чтобы лениво разворачивать шоколадный батончик. Я выкладываю Тревору все свои карты и должна признать: пара рук — не сильно впечатляет.
И если кажется, что я завидую, то это потому, что так и есть. Елена храбрая и прямолинейная во всех отношениях, которых у меня не было. Она делает всё то, что я сделать не могу, говорит то, что я не могу сказать.
Знаю, что сделала бы Елена… но я не Елена.
Брови Тревора взлетают ещё выше:
— Что?.. И пропустить всё наше веселье? — Он смеётся над собственной шуткой и слегка улыбается, почти про себя. — Нет, Кэт… как бы Елена ни была, э — э–э… хороша… я не хочу и не нуждаюсь в замене. Заменить тебя? Ну уж нет.
Тревор смотрит на меня честными глазами, и я не могу сделать ничего, кроме как смотреть в ответ. Легкомыслие медленно, но верно исчезает из этого разговора, и скрытый комплимент в его словах больше, чем я могу принять.
Это заставляем меня чувствовать… не знаю. Что — то. Я не знаю, что. И, честно говоря… боюсь узнать.
Пытаюсь вернуть себе хорошее настроение.
— Да, конечно, ты говоришь это сейчас. Проведи здесь со мной ещё пару деньков, и я гарантирую, ты отгрызёшь себе руку, чтобы сбежать.
Я ожидаю, что в ответ он рассмеётся, может даже улыбнётся, но Тревор не делает ни того, ни другого. На самом деле выражение его лица меняется, становясь задумчивым и серьёзным за несколько мгновений.
Несколько секунд он тупо смотрит в никуда, а потом снова поворачивается ко мне. Его глаза фокусируются на моих руках, сужаясь. Он наклоняется к нашим сумкам. Я слышу приглушённый звук расстегиваемой молнии и обнаруживаю, что смотрю на маленькую ракетницу, которая теперь лежит у него на ладони.
Это красно — оранжевая штука с маленьким курносым носиком, её рукоятка и спусковой крючок окрашены в черный цвет. Выглядит почти забавно. Но это не игрушка. Это оружие. Типа того. И, хотя я знаю его предназначение, всё равно холодею.
Она используется для безопасности. Так почему же я не чувствую себя в безопасности?
Тревор сидит совершенно спокойно, но мои нервы на пределе. Он рассматривает пушку. Я рассматриваю его.
Наконец обретаю голос:
— Думаешь о том, как отсюда выбраться, да?
— Да. — Он отвечает кратко, грубовато. Моё «застрял» было шуткой, но, очевидно, он воспринял это иначе.
Неравноценность ситуации делает её ещё хуже. В моих руках шоколадный батончик. В его — огнестрельное оружие. Где — то мы свернули не туда, и мне не нравится, куда всё зашло.
Моё сердце громко стучит. Оглушительно в этой тишине.
— Что ты собираешься делать? Воспользоваться ей?
Он не поднимает взгляд. Вместо этого вертит ракетницу в руке, поигрывая рукояткой. Наконец, поднимает свои карие глаза, чтобы встретиться с моими.
— Нет… возможно… я… — он задумчиво щурится на оружие, и выражение его лица с каждым мгновением становится всё более растерянным. — Даже не знаю. Она не водостойкая. Старая… — Он переворачивает её. — Треснула… и промокла из-за разлома.
