– Ну до чего же самоуверен!
Между прочим, он уже несколько раз вывел ее из терпения. За такой короткий срок – это просто рекорд.
– Ладно-ладно, – примирительным тоном сказал Торп. – Ты лучше попробуй.
Гордость сложила оружие перед голодом, и она послушно открыла рот.
– Ох! – Ливи закрыла глаза. – Вкуснотища невероятная! Нет, это просто аморально.
– А все лучшее на свете имеет подобную тенденцию – быть аморальным. Я займусь хлебом и макаронами. Ты делаешь салат.
Торп уже наполнил сковороду водой. Ливи с минуту поколебалась. Соус все еще пощипывал ей кончик языка. Найдя свежие овощи, она понесла их в раковину мыть.
– Мне нужна салатница.
– Второй шкафчик у тебя над головой.
Торп бросил щепотку соли в воду, зажег горелку.
Ливи поискала взглядом салатницу. Торп начал резать хлеб, а сам наблюдал за Ливи, как она поднялась на цыпочки, и край ее платья при этом тоже приподнялся. Вот она моет зеленый перец, и ее пальцы скользят по кожуре. Ногти хорошей формы, тщательно ухоженные, но без лака. Она никогда их не лакировала. Это он уже успел заметить. Макияж почти невидим. Одежда только подчеркивает достоинства фигуры, но тоже неброская. Интересно, она делает это в отличие от бойкой и жизнерадостной сестры или просто у нее такой вкус?
Ливи положила овощи на доску, где он обычно резал мясо.
Торп протянул ей стакан вина.
– Тяжелая работа требует вознаграждения.
Она не смогла сразу освободить руки, и Торп поднес стакан к ее губам, неотрывно глядя на Ливи.
– Спасибо.
Свой голос показался ей чужим. И голова была как в тумане. Она быстро сделала глоток.
– Понравилось? Ты ведь обычно пьешь белое.
Торп тоже выпил.
– Хорошо. – Ливи стала очень внимательно выбирать подходящий нож.
Торп подал ей один и предупредил:
– Будь поосторожнее, он острый.
– Я стараюсь, – пробормотала она и занялась делом.
Ливи слышала, как он ходит за ее спиной, как сыплет макароны в кипящую воду, как поджаривает хлеб. Ощущение его присутствия не отпускало ее ни на минуту.
Когда Ливи покончила с салатом, ее нервы были уже на пределе. Она взяла стакан с вином, который Торп оставил около нее, и сделала большой глоток. «Успокойся, – приказала она себе, – иначе ты забудешь, зачем сюда пришла».
– Готово? – Он опустил ей руки на плечи, и она едва удержалась, чтобы не вздрогнуть.
– Да.
– Хорошо. Так давай начнем.
У окна стоял небольшой, дымчатого стекла столик. Несмотря на широкую панораму города, открывавшуюся отсюда, место было уютное и даже интимное. Оно было поднято над полом гостиной на три ступеньки и отгорожено от нее железной решеткой. По всей комнате горели разные по форме и величине свечи. Свет был мерцающий и мягкий. Английская фарфоровая посуда была само совершенство. Пока Ливи пыталась отрешиться от обаяния атмосферы, Торп разложил салат. Ведь она пришла серьезно поговорить. Пора бы и приступить к разговору.
– У тебя прекрасная квартира, – начала она. – Ты давно здесь живешь?
– Три года.
– А как ты выбирал ее?
Торп усмехнулся:
– Очень просто. Она удобна, а красивой я сделал ее сам. Я поселился здесь после Израиля. Я там работал как раз, когда случилась уотергейтская история. До сих пор жалею, что не был здесь. Ух и репортаж я бы сделал на эту тему.
Он предложил ей масло и уксус.
– Я знавал редактора, который выбросил в корзинку полученный материал на эту тему. У него была запарка, и он полагал, что никто не придает значения какому-то дурацкому взлому и подслушиванию. Теперь он, по-моему, где-то в Айдахо продает подержанные автомобили.
Ливи рассмеялась, а потом спросила:
– Ты долго пробыл на Ближнем Востоке?
– Слишком долго. – Он поймал вопросительный взгляд Ливи. – Долгие часы скуки и мгновения ужаса. Не очень здоровый образ жизни. Война открывает нам глаза, чтобы видеть, на что способен человек, может быть, даже чересчур широко.
– Наверное, это очень трудно, – сказала она тихо, пытаясь зрительно представить себе картину, – делать репортажи о войне, о такого рода войне, в чужой стране…
– Да, это нелегко, – пожал он плечами. – Дело в том, что, описывая такую войну, ты подвергаешься опасности забыть о том, что тоже человек. Вот здесь, – он постучал себя по виску, – все время норовит поселиться мысль, что ты неуязвим и что камера властвует над полем битвы. Но это опасное заблуждение, которое пули и гранаты не уважают.
Ливи поняла, что он имеет в виду. Она сама однажды беззаботно проследовала в правительственное здание за группой, обезвреживающей бомбы. Она думала только о прекрасном репортаже, который у нее получится. И только позднее до нее дошло, как она рисковала.
– Это странно, правда? – задумчиво спросила она. – И такое случается не только с репортерами. С телеоператорами дело обстоит еще хуже. В чем, по-твоему, причина?
– Некоторые любят бросаться словами: мол, это особая миссия, священный долг – довести информацию до общества. Но я всегда относил это за счет стремления сделать свое дело как можно лучше.
– Узкое мышление, – заметила Ливи, вспомнив, что именно эту фразу он как-то сказал. – И звучит куда прозаичней, чем слово «миссия».
Торп улыбнулся, глядя, как пламя свечей бросает отблески на ее лицо.
– А ты ищешь романтики в своей профессии, Ливи?
Вопрос испугал ее и сразу вернул к действительности.
– Нет. Нет, конечно, я не ищу романтики. – И тут же упрекнула себя. – Именно поэтому я согласилась пообедать с тобой сегодня вечером.
– Значит, ты стараешься романтику отделить от своей профессии?
Ливи нахмурилась. Почему он все так странно воспринимает?
– Да… то есть нет, – смутилась она.
– Пока ты думаешь, я принесу спагетти.
Ливи чертыхнулась про себя и разломила надвое кусочек хлеба с чесноком. Почему в его присутствии все ее планы рушатся? И почему он всегда одерживает верх? Выпрямившись, она подняла бокал с вином. Ну что ж, попробуем еще раз.
– А вот и мы.
Торп поставил на столик блюдо тонких прозрачных макарон, залитых соусом.
– Торп… – начала Ливи. Перед запахом, однако, было невозможно устоять, и Ливи стала наполнять свою тарелку, не переставая говорить: – Я думаю, что ты все понял.
– Конечно, конечно, Оливия. Ты на редкость внятно умеешь выражать свои мысли.
– Зачем же усложнять мое положение…
– Посылая тебе цветы, – закончил он и подал ей тертый сыр.
– Ну да. – Удивительно, как глупо прозвучала эта мысль, выраженная вслух. – Да, конечно, это очень мило с твоей стороны, но… – И она хмуро намотала спагетти на вилку. – Я не хочу, чтобы ты сам или кто-нибудь другой придавали этому какое-то особое значение.
