Я подышала, толкнула дверь и вошла в пустую раздевалку, где в нос ударило зловоние не то мази, не то какого-то лекарства.
Запах был такой сильный, что слезились глаза.
Пар, пробивавшийся из коридорчика, подсказывал: там душевая.
Большинство раздевалок были однотипными: основное помещение с белыми стенами и деревянными скамейками, тамбур и душевая с несколькими кабинками.
Идиотка, он в душевой.
Что ты делаешь?
Уходи.
Уходи немедленно!
Я в замешательстве развернулась и уже направилась к двери, но вдруг остановилась как вкопанная, услышав голос Джонни:
— Шаннон?
Я обмерла, снова повернулась и увидела его.
— Привет, — выдавила я, заставляя себя дышать, хотя при виде Джонни сердце так заколотилось, что это было трудно.
У Джонни с плеча свисало полотенце, он опирался на металлический костыль, гримаса на лице подсказывала, что ему больно. На нем опять были боксеры «Кельвин Кляйн».
На этот раз черные.
— Привет, — ответил Джонни, отвлекая меня от опасных мыслей. — Что ты тут делаешь?
— Хотела тебя проведать, — выпалила я, стараясь не смотреть, как напрягаются мышцы его живота, пока он ковыляет до скамейки, опираясь на костыль. — Я волновалась.
Он снова хромал, и теперь это было отчетливо видно. Я мгновенно насторожилась.
Насторожилась и испугалась за него.
— Я и сейчас волнуюсь, — пробормотала я.
— Какой-то придурок из Ройса порвал меня шипами, — буркнул Джонни.
Он осторожно сел, поставил рядом костыль и положил полотенце на правое бедро.
— Порвал тебя? — в ужасе спросила я.
Боже мой!
Тяжело выдохнув, Джонни уперся затылком в белый кафель стены.
— Уроды.
— Джонни, ты не сразу встал, — кусая губу, прошептала я и посмотрела на его бедро. — Ты долго пролежал на траве.
— Потерял сознание от боли, — нехотя признался он.
— Тебя отправляют в больницу? — спросила я, заставляя себя оставаться там, где стою, хотя мне отчаянно хотелось броситься к нему. — На обследование?
— Такой протокол на эти случаи. — Джонни тяжело выдохнул. — Фигней страдают.
Врун.
Я знаю, что тебе предстоит операция.
— Насколько все плохо? — заставила я себя спросить.
Он посмотрел на меня; глаза и теперь полны жара.
— Шаннон, я в порядке.
Опять вранье.
Джонни скрипел зубами, когда разговаривал, — было понятно, как он мучается.
Ему было больно.
И страшно.
— Ты уверен? — допытывалась я.
Он взглянул на меня; синие глаза так и пылали.
— А ты?
— Не знаю, — беспомощно пожала плечами я. — Я очень боюсь за тебя.
Услышав мой ответ, Джонни изогнул бровь, и я зарделась.
— Наверное, мне лучше уйти. — Я сцепила пальцы и сглотнула. — Пойду подожду в автобусе.
Я повернулась, торопясь уйти.
— Можешь остаться со мной?
Мои ноги приросли к полу, а сердце снова заколотилось.
— Что? — спросила я, поворачиваясь к нему.
— Пожалуйста, — сипло сказал Джонни. — Не хочу торчать здесь один.
У меня сжалось сердце и перехватило дух.
— Хочешь, я позову Гибси? — вяло предложила я.
Джонни покачал головой:
— Мне нужна только ты.
Я понимала, что нужно уходить.
Нужно выйти отсюда и сесть в автобус.
Это было бы разумно.
Но я не хотела уходить.
Потому что я не могла оставить его.
На негнущихся ногах я подошла к скамейке и села рядом.
Рассудок ничему не доверял и был настороже, но сердце ни в чем не сомневалось, а тело было более чем счастливо оказаться рядом с Джонни.
Меня влекло к нему физически, я была связана с ним эмоционально и ментально напугана.
Внутри меня разыгралась мучительная душевная битва.
Внутри отчаянно бушевала тревога за этого парня.
Я ее не понимала и не стремилась понять.
Потому что одновременно я почувствовала огромное облегчение, когда вошла и увидела его живым и способным двигаться. Я знала: Джонни боится за свою карьеру в регби, но я сейчас думала только о том, что он цел.
Облегчение и тревога одновременно пульсировали во мне, что спровоцировало мое дальнейшее поведение.
— Все в порядке, — пообещала я, беря его ручищу в свою. — С тобой все будет в порядке.
Джонни напрягся, но не выдернул руку.
Я свою тоже не убирала.
— Шаннон, мне так больно, — опустив голову, признался он. — И жутко страшно.
— Знаю, — прошептала я, придвигаясь ближе. Пальцы сами тянулись отвернуть полотенце — так мне хотелось посмотреть, насколько все плохо. — Тебе дали болеутоляющее?
Джонни судорожно выдохнул:
— Врач сделал мне какой-то укол. Думаю, миорелаксант.
— Помогает?
Он покачал головой.
— Наверняка жалеешь, что потратил на меня свой запас ибупрофена, — пошутила я, пытаясь хоть как-то отвлечь его от тягостного состояния. — Сейчас бы пригодился.
— Скорее мне бы пригодился транквилизатор, — угрюмо ответил он, понурив широкие плечи.
— Можно посмотреть? — тихо, но настойчиво попросила я.
Держа его руку своей правой рукой, я протянула левую к подбородку Джонни и повернула лицом к себе.
— Сволочи, — проворчала я, разглядывая синяк на его щеке и порез над бровью, который уже затянулся. — Бедное твое лицо.
Джонни лишь усмехнулся.
— Что тут смешного? — спросила я, обрадованная его смехом.
— Странно слышать от тебя «сволочи», — ответил он, устало улыбнувшись.
— Мне нравится ругаться, — сказала я, пытаясь чем угодно отвлечь Джонни от боли.
— Нет, не нравится, — угрюмо возразил он, слишком проницательный. — Ты так говоришь, чтобы меня отвлечь.
— Получается?
Он напряженно кивнул:
— Не останавливайся.
Прочесывая мозг в поисках темы для разговора, я шарила глазами по его телу, подмечая каждую мелочь, пока не остановились на его руке.
По-мужски крупная, с костяшками странной формы; наверное, сказывались годы тренировок и травм. Длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями. Тыльную сторону левой руки пересекал длинный шрам.
Я вопросительно посмотрела на него.
Коснувшись пальцами шрама, я спросила:
— Откуда у тебя это?
— От шипов бутсы, — ответил Джонни, глядя на наши сомкнутые руки. — Запрещенный прием в раке, два года назад, клубный полуфинал, семь швов и противостолбнячный укол.
— Ого, — поморщилась я.
— Да, — выдохнул Джонни.
— А еще шрамы у тебя есть?
— Несколько, — ответил он, с любопытством глядя на меня.
— Можно посмотреть?
Джонни помедлил, потом кивнул.
— Ну, если хочешь.
— Хочу, — ответила я, стараясь занять его ум до приезда «скорой».
— Его я ломал столько раз, что всех и не упомню, — сказал Джонни, указывая на нос. — Самый жуткий перелом случился прошлым летом. — Он поморщился. — Чтобы поставить кость на место, врачам пришлось ее подпилить и снова сломать.
— Поставить кость на место? — выпучила глаза я.
— Угу, — усмехнулся он. — А до этого нос у меня упирался в щеку.
— Боже! — охнула я, и у меня свело живот. — Это же варварство.
— Это регби, — засмеялся он и тут же застонал, поморщившись от боли.
— А еще какие были травмы? — поспешила спросить я.
Тяжело вздохнув, Джонни стал подробно рассказывать, как в тринадцать лет у него лопнул аппендикс, а потом, когда он выздоравливал, его вывернуло, что привело к еще одной операции. Только после этого он позволил мне увидеть шрам на животе.
«Живот» — нелепое слово для описания этой части его тела.
Оно было слишком нежным и невинным и не отражало того, чем обладал Джонни.
Животы у мальчишек.
А тут с первого взгляда становилось понятно, что Джонни уже не мальчишка.
Кубики пресса и темная полоска волос под пупком наглядно это демонстрировали.
Джонни наклонился и показал на фрагмент сожженной кожи над правым коленом.
— А вот из-за этого у меня все лето пошло коту под хвост.
