– Понимаете ли, в чем дело… Мы собираем с родителей по две тысячи на ремонт кабинета химии, и мне хотелось бы…
Ну, кому до чего, а химичке лишь бы свою жалобную песню спеть! Илья вздохнул, толкнул школьную дверь. Сейчас она бедного мужика обездолит на две тысячи. А сам виноват, нечего было в благодетели записываться. И вообще, странный какой-то мужик. С виду крутой, и тачка у него дорогая, а жвачку попросил, как обыкновенный дядька-прохожий. И пальто длинное на нем сидит нелепо, как с чужого плеча. Кажется, что оно ему жить мешает. И зачем напялил, если мешает?
* * *
Андрей не спеша вернулся к машине, потоптался, отряхивая снег с ботинок, нырнул в ее теплое нутро. Хороший пацан. Жаль, помочь ему не удалось. Ничего, сам справится, с кем не бывает. Все через это проходят, и он такие наезды в школе терпел. Ничего, не умер. Тоже, между прочим, без отца рос.
Зато прогулка по морозцу пришлась ему, кажется, кстати. В голове явно посвежело, будто волна похмелья отхлынула. Зря они вчера так сильно перебрали. Анька теперь целую неделю верещать будет, что дома не ночевал. И тещенька ее поддержит, будет губы поджимать ниточкой, изображая оскорбленное материнское достоинство. А все Кирюха со своими звонками на мобильный – зазнался, зазнался… Достал! Ничего он не зазнался. Он и сам давно хотел посидеть, чтоб как раньше, чтоб душа нараспашку. Чтоб на столе запотевшая бутылка стояла, а на закуску – вареная картошка с огурцом. Хорошо они раньше с ребятами сидели! Не злоупотребляли, нет. Так, собирались с зарплаты в охотку, вроде как пивка попить, а потом и до водки дело доходило, и до картошечки. Кирюха один живет, у него и собирались. Благо что у него бабы в женах не держатся, не устраивает он их чем-то. А может, наоборот, не благо. Может, это горе Кирюхино. Он вообще-то нормальный мужик, со своей собственной жизненной философией. Все хочет, чтоб его бабы за просто так любили. То есть за прекрасные душевные качества. Вчера тоже на эту тему спорить взялись, да чуть не разругались в пух и прах. И впрямь – что за романтика в их солидном уже мужицком возрасте? Бабе – ей же гнездо семейное подавай, да стабильность, да зарплату в клюве. А душевные всякие качества ей вообще по фигу, если уж по большому счету. Вот как его Аньке, например.
Лихо вывернув на большую дорогу, он ловко вписался в промежуток между застывшим на светофоре джипом и раздолбанной желтой маршруткой, успел даже закурить до зеленого сигнала. Снова подумалось мельком и с виноватостью – надо было все-таки помочь тому пацану… В последнее время он заметил, на него часто такой зуд нападать начал – помогающий. Вчера, когда на рынке продукты для пьянки с Кирюхой брал, к бабке какой-то ни с того ни с сего привязался. Очень уж она ему в глаза бросилась, эта бабка. Стоит, главное, яблоко рукой гладит, как котенка. Яблоко в ее сухонькой ладошке такое нахальное – большое, зеленое, гладкое. Потом положила его на лоток и стоит рядом, словно к месту пришитая, не может от этого яблока взглядом оторваться. То ли умиляется на него, то ли вожделеет. Знакомая ситуация, между прочим… Он в детстве так же на рынок ходил, помнится, – всякие вкусности глазами поесть. В общем, достала его эта бабка до самой печенки. Подошел втихаря, сунул ей в руку двести долларов, еще и оглянулся – не заметил бы кто. А она уставилась на него так, будто он ей не деньги, а бомбу тайком подложил. Нет, не возмущенно, а скорее – с неловкой перепуганной благодарностью. Интеллигентная, видать, бабка попалась. Ничего не сказала, только губами задрожала, то ли плакать собралась, то ли отказываться. Он засмущался, отошел от нее побыстрее. Потом уже, когда с рынка выходил, бутылками да закуской по самое горло упакованный, увидел, как она свои котомки к выходу волочет. Шустро, не догнать! Из одной котомки рыбий хвост да зелень всякая торчком торчат, а из другой – прозрачный пакет с яблоками. С теми самыми, гладкими да зелеными. Здорово, конечно. Только он почему-то удовольствия от собственного благородного порыва все равно не прочувствовал. Действительно, откуда ему взяться, удовольствию? Деньги-то не его, отцовские деньги-то.
Ну да, есть они у него теперь, эти деньги. Много. Навалом просто. И отец у него теперь есть. Воскрес из героически погибших. Так мать ему с детства говорила, что он героически погиб. В милиции, говорила, работал, и будто скосила его в одночасье сволочная бандитская пуля. Он, дурак, верил. Гордился даже. Виделся ему отец в образе капитана Жеглова, ни больше ни меньше. А потом оказалось, что к образу этому киношному он никакого отношения вовсе не имеет. Можно сказать, и рядом не стоял. Совсем другим оказался отец. Взял и воскрес из небытия, взболтал всмятку всю его налаженную жизнь…
А что, неплохая у него жизнь была, между прочим. Его вполне устраивала. Жили они с матерью хоть и бедно, но дружно. Мать медсестрой в больнице работала, там и его прикармливала казенными больничными харчами. Любила она его, хоть и не баловала. Наставляла все время – ты сам, сам должен в жизни пробиться. Хотела даже в институте выучить, но он характер проявил, наотрез отказался. Не лежала душа к учебе – пять лет волынку канючить, чтобы потом в конторе паршивой у батареи задницу греть да копейки до зарплаты считать! Кирюха вон, к примеру, после школы в институт поступил, и дальше что? Закончил, а потом все равно в автослесари подался. От судьбы, говорят, не уйдешь. Кесарю, говорят, кесарево, а слесарю – автослесарево. Хорошая специальность, в любые времена кусок хлеба даст. Мать, когда первую зарплату от него в руки получила, расплакалась, а он ей и опомниться толком не дал – в магазин повел. Новое платье покупать. Как сейчас он помнит это платье – цветастое, с широким ремнем, с белым кружевным воротником. Красавица мать у него была! А уж добрая какая! Даже с Анькой сразу общий язык нашла, сумела к ее нравному, скандальному характеру пристроиться. Трудно ей было, а сумела. Хотя, может, и зря. Может, и стоило тогда Аньку прищучить, дуру нахальную.
Жену себе, а для матери невестку он из армии привез. Так получилось. Бегал в самоволку на танцы в ближайшую деревню, там и подженился. Надо сказать, деревня та сибирская совсем из отсталых была. В смысле нравов. Прошелся вечерком с девушкой по улице – уже и жених. Хотя ему и не до нравов деревенских было. Здоровый юношеский гормон свои пляски выплясывал, и плевать ему было на эти нравы и на суровую солдатскую службу вместе с ее ранними отбоями-подъемами. Организм воздержания не хотел принимать, и все тут. Вот и выхватил из толпы на деревенских танцах ту девку, которая первой под руку попалась. Аньку то есть. А та, дура, и пошла! Он и не разглядел ее толком. Ну, справная. Стать крестьянская, крепкая, ширококостная. Грудь колесом. Волосы простые русые, лицо круглое, румяное, как вынутая из печи шаньга со сметаной. Веснушки по носу рассыпаны мелким бесом. Девка как девка, молоком и травой пахнет. Чего еще для солдатского короткого счастья надобно? Она, между прочим, сама его тогда на сеновал потащила, долго уговаривать не пришлось. Там их и застала поутру мать Анькина – спящими в обнимку. Тепленькими еще. Сразу и вопрос ребром поставила – женись, раз девку мою оприходовал. Женись, и все тут! А иначе, заявила, к начальству твоему военному пойду, по судам затаскаю. Женись, или полетит твоя дурья башка под трибунал. Он с первого перепугу отбрыкаться хотел, а потом взял да и согласился. Даже смешно стало – и в самом деле, чего бояться-то? Все равно ж когда-то жениться надо. Анька так Анька. Тем более у них все неплохо ночью сладилось, там, на сеновале.
