– Не может быть! – развеселилась Полина.
– Еще как может! Вот: молитвы она дала. Храню на память.
– А лекарства? – поинтересовалась Поля, отвлекаясь совсем от собственных бед.
– А как же! Предлагала купить у нее травяной чай, освященный. Только я отказалась.
Поля разглядывала текст молитвы, аккуратно выписанный на бланке рецепта твердой рукой врача, всю жизнь занимавшегося абортами.
– Ну и как? Полегчало после визита?
– Вечером температура 39, орала от боли, меня на «Скорой» в больницу, там и лечили. Всю попу антибиотиками искололи, живого места не было.
– А на кресле смотрели?
– Естественно. А ты что думала? Ну, видишь, жива. И ты живая осталась. Не кисни. Куда ж денешься?
Легко было сказать «не кисни». А у Поли будто что-то сломалось внутри. Кончилось ее безмятежное счастье.
Она даже подумать боялась, как будет рожать, как окажется полностью во власти сегодняшних врача и медсестры. Она так и видела, как эти, из консультации, грубо распластывают ее на столе, а она уже с огромным животом, уродливая, беспомощная.
– Может, и вправду сделать этот… аборт? – даже про себя она произнесла жуткое слово с отвращением. И все-таки продолжала додумывать:
– Найду другого врача, сделают под общим наркозом. И все. И сразу свобода. И конец страху.
А что же любовь? И ребенок – подтверждение их с Митей полного счастья?
Но время для принятия решения еще оставалось. Еще можно было об этом не думать. Хотя бы пару недель.
Дома Полю ждал сюрприз. Включив свет в прихожей, она заметила, что на темном паркете длиннющего коридора зеленеет стрела, указывающая направление движения к спальне. Через мгновение она сообразила, что стрела аккуратно выложена из стодолларовых купюр. Конечно, она отправилась в указанном направлении. В спальне на их ложе торжественно восседал голый Митя. Часть кровати, на которой обычно спала Полина, была прихотливо усеяна такими же зелеными бумажками, что и стрелка в коридоре.
– Предлагаем вам коллекцию, выполненную в классическом, но вечно новом волнующем стиле. Что подготовили лучшие кутюрье мира этой осенью для наших молодых бойцов? Коллекция «Листопад»! – провозгласил чуть пьяным голосом счастливый добытчик.
Полина заметила громадную, литров на пять, бутылищу ее любимого «Асти Мартини». Рядом стояла стандартная бутылка того же напитка, казавшаяся крошечной рядом с удивительным гигантом.
Митя указал на меньшую бутылку и дурашливо засюсюкал:
– Вот из этой бутылочки беби будет пить, а из этой, – погладил он по бокам громадину, – командир будет купать своего беби.
Сценарий подобной игры был уже Поле хорошо знаком. Вот сейчас, пока муж открывает бутылку, она должна мгновенно радостно раздеться и подключиться к веселью. Так было заведено в школе молодого бойца: изобретать сюрпризы, ничему не удивляться, ничего не стесняться, не зажиматься, наслаждаться друг другом при первой возможности и на полную катушку.
Но сегодня, в этом распроклятом медицинском кабинете внутри Полины будто что-то сломали. Исчезла бесстрашная беззаботность. Ей показалось, что, раздевшись, она тут же примется дрожать, как днем в кресле.
Шампанское чпокнуло, и Митя, видя, что молодой боец медлит с раздеванием, притянул ее к себе и полил из бутылки: лицо, шею, грудь. Свитер тут же промок. Полине стало жалко и любимое шампанское, и свитерок. Она попыталась отстраниться – Митя был сильнющим, не отпускал:
– Беби сердитый, беби усталый, беби хочет питиньки, – добрым материнским голосом баюкал он. – А мы ему питиньки даем; ну-ка, быстренько: глот-глот-глот. И беби расслабится. И мы с бебиком пойдем в душик и будем в дождик играть…
Полине ничего уже не оставалось, как глот-глот-глот по-быстрому: глотать шампанское, которое иначе окончательно зальет любимый беленький кашемировый свитерочек.
Через минуту вино уже ударило в ноги и в голову: ноги стали слабыми, чужими, непослушными, а в голове шумело и рождалось небывалое веселье:
– Супер! Купаться в шампанском буду! Все с себя посмываю: очередь, врачиху, кабинет, кресло…
Она мгновенно, как это всегда делала раньше, разделась, и если и дрожала слегка, то от радостного возбуждения. Взяла бутылку из рук смеющегося Мити и уже сама поторапливала:
– Тащи скорее ту, в ванной откроешь.
Оба, сгорая от нетерпения, рванули в ванную.
Митя, как и обещал, тщательно мыл беби. Усадив молодого бойца себе на колени, он поливал ее из бутылки, слизывая капельки с ее кожи. Вскоре он уже не по-матерински, а по-детски сюсюкал:
– Я тоже хочу питиньки, дай мне скорее питиньки.
Шампанское текло с ее груди, он жадно впивался, глотал.
Поля веселилась вовсю. Подставляла животик, попку: вот сюда полей, вот сюда, вот тут еще не помыли.
Митя набирал шампанское в ладонь и мыл, тер беби изо всех сил.
Ну и купание!
Наконец Митя наласкался до такой степени, что терпеть дальше не мог. Он подхватил беби на руки, побежал в спальню, бухнулся в кровать.
Он лежал на спине и звал переключиться на другую игру.
– Поехали! – требовал он.
У Полины вдруг пьяно пронеслось в голове:
– Введу два пальца… Меньше, чем половой член…
И правда – меньше. И та отвратительная железяка тоже, кажется, меньше. Как же это раньше ей не было от него больно?
Воспоминания о той холодной, унизительной боли вернулись, прорвав пьяную пелену. Она вдруг испугалась, что может быть еще больнее, а ведь до этого почти не боялась, даже в ее первый в жизни раз. И не было больно тогда. Но вот сейчас – не могла себя заставить и все. Ей стало опять страшно и холодно.
– Ну, поехали, наездница, скакун уже бьет копытом, – понукал Митя.
– Я устала, я так устала, – вяло протянула она.
– Ну уж нет, – возмутился заждавшийся скакун, подхватывая девушку. Поля вскрикнула от внезапной боли где-то глубоко, внутри. Но Митя уже ничего не замечал. Он двигался со страшной силой, как она раньше любила, не обращая внимания на ее стоны и всхлипы, принимая их за обычные ее вопли наслаждения.
Наконец он обмяк, отпустил ее. Она скатилась с него прямо на деньги.
Митя уже сопел, засыпая. Поля подтянула к себе одеяло. Сон не шел. Она думала:
– Он изнасиловал меня сейчас. Я совсем не хотела, а он… И там, в кабинете, изнасиловали меня железякой. Я не хочу больше никакого секса. Никогда. И что же теперь? Он всегда будет так со мной, если я не хочу? И он не будет меня любить, если я не хочу? А если я вообще больше никогда не захочу?
Так она и уснула в горестных мыслях.
