— Девочка, дорогая моя, я тоже тебя люблю, так сильно люблю, так сильно!
Крупная слеза появилась в глазу Мэри и стекла, оставив след на ее бескровном лице.
— Я хотела вырасти такой, как ты, — прошептала она и той рукой, которой могла шевелить, дотянулась до Кристы и коснулась ее лица.
Криста позволила литься своим слезам, они как-то смягчали ее потрясение. Она держала ручку сестры в своих руках, прижимала эту влажную и холодную руку к щеке и понимала, что все уже почти кончено. Эти минуты останутся в ее памяти навсегда.
— Помнишь, тогда, у Кеннеди, — прошептала Мэри. — Ты сказала, что нам можно плакать.
— Дорогая моя, тебе не надо разговаривать. Врачи уже едут сюда. Все будет в порядке!
— Поцелуй меня, Криста.
Криста протиснулась сквозь разбитое стекло и припала щекой к щеке сестры. А потом со всей нежностью, на какую была способна, поцеловала Мэри.
— Не покидай меня, Криста, я так боюсь, — прошептала девочка, и Криста почувствовала, как сестра прижалась к ней плечом. — Как когда-то боялась спать в темноте, и ты позволяла мне лечь в свою постель, но не разрешала брать с собой моих кукол.
— Не говори, Мэри, не надо! Дорогая, я так люблю тебя! Ты все, что есть у меня в жизни!
— Если я смогу смотреть на тебя оттуда, сверху, я всегда буду заботиться о тебе, — сказала Мэри, такая маленькая — и в то же время такая великая перед лицом вечности. Это все, о чем она всегда мечтала… быть на равных с Кристой, жить одной с нею жизнью, быть любимой старшею сестрой, которую она обожала.
— Мне холодно, — сказала Мэри, — я себя не чувствую.
— Не сдавайся, Мэри, Бога ради, не сдавайся!
Криста держала ее руку, стараясь перелить свою решимость в разбитое тело сестры. Но глаза Мэри начали закрываться, как они закрывались обычно после третьей сказки, рассказанной на ночь, — чтобы открыться следующим утром. То были такие замечательные моменты, когда от усталости и раздражения не оставалось и следа и начинался новый сверкающий день. Но после этого сна пробуждения не будет.
— О Боже, милостивый Боже, спаси ее! — прошептала Криста. И почувствовала, как щека сестренки, мокрая от слез Кристы, отодвинулась, и жизнь покинула Мэри… и Христос принял ее в свои объятия. Криста выпрямилась, и чувство глубокого горя охватило ее. Вот там, на раскаленном шоссе, под палящим солнцем, она начала постигать, что такое одиночество.
Между тем Стив, не замечая грусти Кристы, был поглощен своими собственными мыслями.
— Должно быть, прекрасно здесь жить, — сказал он, принюхиваясь к солоноватому воздуху и вспоминая гнилостную вонь летнего Манхэттена. — Для детей здесь, наверное, просто рай. Все равно что иметь огромный ящик с песком у себя на заднем дворе.
Криста вздохнула.
— Да, место это замечательное. — Жизнь продолжалась, и Криста вернулась в сегодняшний день. — Мы любили проводить время на берегу, особенно Мэри. Мы постоянно устраивали пикники, были еще подводное плавание, яхты, виндсерфинг… Взрослые никогда не подходили к океану. У них считалось неприличным загорать. Мы околачивались там с грубыми и неотесанными ребятишками из Вест-Палма, которым там бывать не полагалось. Власти Палм-Бич старались не допускать их на остров, не разрешая им здесь парковаться к нам на берег.
Криста со Стивом как раз проходили мимо дома, у которого собралась маленькая группа людей. Они поставили полосатый навес, принесли небольшие белые холодильники и корзинки с едой, которую раскладывали сейчас на столах под навесом. Красивая девушка в крошечном бикини, загорелая до черноты, вдруг воскликнула:
— Криста! Криста! Неужели это ты?
Криста и Стив остановились. Криста хлопнула себя ладонью по лбу.
— Стив, я совершенно забыла, сегодня же День поминовения! Дина? — откликнулась она.
Дина Хаттон, смеясь, подбежала к ним и с разбегу заключила Кристу в объятия.
— Криста! Криста! Как здорово! Я и не знала, что ты в городе! Ну, ты и негодяйка! Почему не позвонила мне? А мы устраиваем пикник. Ты должна к нам присоединиться! Тебя-то нам и не хватает. Только не говори, что ты на работе!
Ее обгорелый на солнце носик сморщился, изображая отвращение.
Криста улыбнулась, как бы извиняясь. Ее макияж выдавал ее. Палм-Бич был единственным местом на земле, где работа считалась чем-то вроде подрывной деятельности.
— Дина, знакомься, это Стив Питтс, мой такой же старый друг, как и ты. Стив, это Дина, она занимается тем, что тратит оставленные ей предками деньги, заработанные в маленькой компании, которая именуется «Е.-Ф. Хаттон». Дина устраивает самые популярные в христианском мире вечеринки по случаю Дня поминовения.
— Великолепно. Незнакомец в нашем городе, новая кровь! Сейчас ты мне сообщишь, что он знаменит и занимается каким-то делом, вроде тебя. Я прямо с ума схожу от восторга! А у нас здесь отличный оркестр, который Дэвид вчера привез с островов на своей яхте. Ни у одного из них нет ни паспорта, ни разрешения работать, вообще ничего в этом роде. Завтра утром они исчезнут, не то мы будем иметь бледный вид, если верить старым алкоголикам, которые притворяются, будто они юристы. — Дина хихикнула при мысли, что законы могут иметь какое-то отношение к таким людям, как она. — А что, оказаться в тюрьме будет просто отдыхом после светского сезона. Мистер Терлицце пригласил Мими расписать единственную в Палм-Бич тюремную камеру. Так что теперь она вполне комфортабельна. Подумай, какой там покой, какое отдохновение!
— Как ты думаешь, Стив? Мы можем потратить на это час или два? — спросила Криста.
— Ром и музыка… Конечно, можем.
— Я уверена, что есть немного рома «Маунт-Гей» где-то там. Нам частенько не хватает еды, но сомнительно, чтобы у нас могло кончиться спиртное.
Дина даже рассмеялась от столь невероятного предположения, и Криста узнала жаргон высшего класса. Палм-Бич и его обитатели ничуть не изменились. «Маунт-Гей», в крайнем случае «Майерс», были единственно «приемлемыми» марками рома. Их пили с тоником или содовой и с ломтиком лимона, и только из бумажных стаканчиков, никогда не были в ходу пластиковые или стеклянные. Этот ром никогда-никогда не смешивался с чем-нибудь хоть отдаленно напоминавшим фруктовый сок или гранадин. Все эти напитки предназначались для плаваний на острова, но ни в коем случае не для дома. Но это было еще не все. В словах Дины «немного рома «Маунт-Гей» где-то там» содержался некий упрек, потому что на пляжных вечеринках в Палм-Бич, как правило, пили только пиво «Миллер-лайт», импортное пиво фирмы «Бек» и дешевое, но очень охлажденное итальянское белое вино. Качество пива не подлежало обсуждению. Вино могло быть любым, но только не калифорнийским, лишь бы оно было дешевым и сильно замороженным. Признанным алкоголикам позволялось приносить собой в задних карманах брюк серебряные фляжки с виски, которым они не должны были ни с кем делиться. Пришельцам трудновато было соблюдать эти правила. Выскочкам можно простить предположение, будто богачи пьют нечто особенное и будто на их вечеринках огромный выбор дорогих и экзотических напитков, которые разносят предупредительные слуги. Чепуха! Самым впечатляющим по части алкоголя на таких закрытых пикниках было его количество, а вовсе не качество. Воздержание рассматривалось как классовый враг; здоровое калифорнийское: «Я не пью слишком много, потому что я всегда занят бизнесом» — считалось враждебной пропагандой; убежденный трезвенник оказывался под сильным подозрением, если только у него не было карточки члена общества «Анонимные алкоголики».
