— Он спать будет? Может, мне остаться?
— Что ты! Он уснет, а завтра уже нормальный встанет. Так всегда с ним.
Митька смотрел на жену офицера и понимал, что мается не только сам Заварзин, а еще вот эта отважная, симпатичная женщина. Еще Митька подумал, что давно уже не встречал таких самоотверженных девушек. Что Света, что Юля, обе за мужей и в огонь и в воду. А говорят, москвички надменные, чванливые и алчные.
Митька открыл дверь, а там, на лестничной площадке третьего этажа собрались все соседи, за исключением Юльки, Киры и Давы.
— Димитрий, как там? Тихо? — Яков Моисеевич стоял в первом ряду, прикрывая собой Фиру, Дору и Ирину.
— Все нормально. Майор уснул.
— Светочка, — Ирина Леонидовна жене офицерской. — Юленька просила передать, что зайдет другим днем. Сказала, что снова нужно «проколоть» Артемия и она все сделает. И лекарства принесет завтра.
Светлана вышла из-за спины Широкова и обратилась к соседям…. Даже не так, к близким людям.
— Бога ради, простите.
Молчание, а потом голос Гойцмана с киванием и убедительными взглядами дам:
— Света, ви в своем уме? Опять эти ваши вечные «простите»? Муж ваш не дал когда-то хулиганам Гойцмана жизни лишить! И я, таки, уважительно отношусь к нему, как и все ми здесь. Забудьте все свои слова и пойдите отдыхать, — потом Яков Моисеевич выдал речь для Широкова. — А ви, Димитрий, прямо таки шикарный рыцарь. Кулаками махать вас в ресторации научили? Однако…
Фира не удержавшись, прыснула, за ней сморщила в улыбке старческие щечки и Дора. А Ирина Леонидовна, зорко, внимательно смотрела на Митю, похоже, решая в голове некую задачу.
— Спасибо вам, дорогие мои. А тебе, Дим, отдельно, — Света обняла Широкова коротко.
Соседи промолчали деликатно, и так же деликатно засобирались по домам. Сестрички вплыли в свою огромную ювелирную квартиру, Яков Моисеевич спустился по лестнице, предварительно поручкавшись с Митей, а Ирина Леонидовна осталась буравить взглядом кавалергарда ярославского.
— Ирина Леонидовна, не то, чтобы я против был, но вы так на меня смотрите, словно я бомба с детонатором.
— Митя, давай ко мне на два слова и чашку коньяку. Отказа не приму.
Ну, что сказать? Гранд дама умела поддать в голос убедительности, выразить взглядом уверенность. Обозначить изгибом брови настоятельную просьбу, которую принять иначе как приказом было невозможно.
— Я бы выпил кофе, — единственное возражение, которое Широков счел уместным в данной ситуации, было принято Ириной, что она и продемонстрировала, кивнув важно и значимо.
В квартире мадам Шульц, Митька снова узрел все признаки старого, антикварного дома, почувствовал исключительный колорит московской, старой жизни. Шкафы, столы и столики, пуфы, зеркала, кресла, все это, из позапрошлого века, в прекрасном состоянии. Изумительный, неповторимый стиль. Пожалуй, Митя засмотрелся бы на книги и картины, на фарфор и фотографии, если бы Ирина Леонидовна дала ему такую возможность. Но она не дала, приступив с допросом, мягко говоря, интимного характера.
— Ты ведь понимаешь, Мить, что дело гиблое?
Странно, но Митька сразу понял, о чем она, и, следуя ее деловому тону, ответил так же, коротко и по существу:
— Понимаю.
— Что будешь делать? — Митя задумался, и отвечать не спешил.
Эх, Ирина Леонидовна, знали бы вы, что этот вот вопрос — «что делать?», Митька задавал себе уже третью неделю и никакого ответа не нашел. Впрочем, сейчас Широков готов был ответить настойчивой даме.
— Любить.
Теперь задумалась уже мадам Шульц.
— Смело.
— И глупо. Но, иначе не могу, Ирина Леонидовна.
Дама кивнула Митьке на стул, дождалась, пока он усядется, и выставила на стол два бокала для коньяка и графин. Про кофе забыли оба. Или Ирина поняла, что Широкову сейчас не простой напиток нужен, а что-то посерьезнее? Ароматный коньяк шелком прокатился по горлу, оставил после себя легчайший привкус шоколада и дубовой бочки.
— Я никогда не мечтала стать чьей-то женой. Более того, никогда не думала о детях. Что смотришь? Бывают и такие женщины. Просто семья, дом, хозяйство не про меня. Я ни капли не жалею о том, как я прожила свою жизнь. В ней было все и все еще будет, поверь. Я очень свободная тётка. Была и любовь, и страсть, но привязанности долгой не случилось. Только вот, Юля… К ней я привязана и люблю ее нежно. Знаю ее с детства, с того, которого у нее не было. Помню ее юность, ту, которую отнял у нее отец. А теперь вижу, как ее молодость отнимает никчемный, козлячий муж! Если бы ты знал, на какие уловки я шла, чтобы разлучить их. Как уговаривала Юльку не выходить за этого щелкуна. Мы даже поссорились и не говорили месяц. Впрочем, неважно…
Они снова выпили коньяку. Митька молчал, зная, что продолжит она речь свою и, да, слушал жадно! Про нее же, про Юлю…
— Она его любит. Даже не так! Не его, а свои мечты о семье и детях. Я понятия не имею, как эта замечательная девочка выбрала такого ирода, — Ирина стукнула в сердцах ладонью по столу. — Я так же имею весьма смутное понятие о том, кто ты есть, Мить. Однако кое-что мне становится ясно. И если уж выбирать из вас двоих, то я предпочту видеть тебя рядом с Юлькой. По крайней мере, ты способен починить кран, защитить ее от хулигана, и не быть альфонсом. Я говорю искренне сейчас. Без обид, ладно?
— Ирина Леонидовна, а зачем вы все это мне говорите?
— Я бы и не говорила, если бы не заметила кое-что. Да не в тебе! У тебя на лбу все написано. В Юльке…
Вот сейчас Митьке стало совсем интересно. И волнительно! Он сделал еще один долгий глоток божественного напитка и уставился на красавицу.
— Боже мой, все еще серьезнее, чем я думала. Похоже, мальчик, ты совсем втрескамшись, — и смеется!
— Ничего смешного во всем этом я не вижу.
— Да уж, совсем не смешно. Но, я продолжу, ладно? Так вот, я не хочу давать тебе ложной надежды. Более того, я совсем не уверена в том, что права, однако… Она говорит о тебе. И чаще, чем о ком либо. Для Юли нехарактерно. Она кроме своего Кирочки никого не замечает. Ясно тебе?
— Ясно.
— А если ясно, то прекрати переводить мой коньяк и иди отсюда! Тебя сейчас даже водкой не проймешь. Адреналин гуляет! А сама я чувствую себя предательницей, рассказывая о Юленьке.
— Спасибо, — Митька исключительным бараном сейчас таращился на Ирину, не понимая своего состояния.
То ли радость, то ли печаль, то ли… Назовем это надеждой, ладно? Вполне себе приятное чувство. Такое жизнеутверждающее.
— Было бы за что. Имей в виду, я за тобой слежу!
— Следите, Ирина Леонидовна. Мне скрывать нечего. Коньяк у вас хороший, но у меня лучше. Я буду рад видеть вас в «Ярославце». С меня угощение.
— Митя, дорогой, за что угощать-то? Я даже не уверена в том, что сказала. Пойми, она может упоминать о тебе чаще, только потому, что ты стал частью нашего дома, общества.
— Да не за это.
— А за что тогда? — мадам Шульц была заинтригована.
— За то, что пытались отговорить ее выходить замуж за Раевского, — Митя склонился, поцеловал руку гранд даме и вышел.
А Ирина долго еще смотрела ему вслед, думая о том, что мало кто из мужчин ей знакомых, благодарил не за слова приятные в свой адрес, не за поддержку его, как претендента, а за заботу о любимой женщине. Решив, что Митя такое же ископаемое, как и Юля, Ирина улыбнулась своему отражению в зеркале и искренне порадовалась, что мужик он настоящий, а не та фикция несуразная, что зовется мужем Юленьки.
Митька же, попав домой, в полной мере оценил слова гранд дамы об адреналине. Метало его, бедняжку, по квартире. Сидеть не мог, лежать не мог. Стоять тоже не было никакой возможности! А тут еще звонок в дверь. Вот кого принесло в полночь, а?
— Юля? — не ее приход поразил Митьку до глубины души, не глаза ее сияющие, не волосы, густыми волнами лежащие на плечах, а то, что она нервничала и то и дело посматривала на дверь своей квартиры.
Широкову и подумалось, что вся ситуация эта ужасна. Вот девушка стоит перед ним, чудесная, более того, любимая. Ему бы радоваться, что вспомнила о нем среди ночи и пришла пару слов сказать, а у него от злости кулаки сжались! Она боится, нервничает и почему? Да потому, что тайком от мужа пришла сюда сейчас. А для нее, Юльки, это ой как непросто. И неприятно. А Митьке меньше всего хотелось быть для нее неприятностью, и чтобы думала она о нем, как о чем-то неприличном. Как там Гойцман старший сказал? Легкий адюльтер?
