– Отвлекаться на гаджеты во время еды – вредно.
Менторским тоном сообщает нам Григорьев, а у меня какой-то фитиль загорается внутри. Негодование в три секунды превращается из маленькой точки в огромную комету. А разочарование, мелькнувшее в Митиных голубых глазах, окончательно прорывает плотину моего хладнокровия.
– Он этого матча месяц ждал!
Формально потребляем пищу только мы с Павлом. Митя покушал вместе с бабушкой и дедушкой еще час назад и теперь прихлебывает чай, увлеченно наблюдая за отскакивающей от штанги шайбой. И я совершенно точно не собираюсь его отчитывать.
В моей семье нет ханжей. А Паша не отец моего медвежонка, чтобы его воспитывать.
– Вот и не отвлекайся.
Делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и безоговорочно принимаю сторону сына. Его улыбка и воцаряющаяся между нами гармония куда важнее линии, прорезающей лоб Павла.
После моего выпада остаток ужина проходит без эксцессов. Паша молча поглощает домашние котлеты, мама иногда косится на меня, но ничего не говорит. Отец же украдкой показывает большой палец: «Молодец, дочь! Знай наших».
Мой же аппетит бесследно испаряется. Кусок в горло не лезет. Спасает лишь только обжигающе горячий чай, согревающий промерзшие изнутри внутренности.
– Ну, я поеду. Спасибо за ужин, Анастасия Юрьевна. Было очень вкусно.
– На здоровье, Павлуша.
Морщусь от глуповатого прозвища, которое больше годится для пятилетнего ребенка, чем для взрослого мужчины, и втайне радуюсь, что Паша решает не злоупотреблять гостеприимством. Долго расшаркивается, жмет отцу руку на прощание и задерживается в коридоре, куда я выскальзываю, чтобы его проводить.
Меряет меня нечитаемым взглядом и после затяжной паузы сипло выдавливает.
– Прости, Кира. Я, наверное, не должен был.
– Наверное.
Откликаюсь нестройным эхом и скрещиваю руки на груди, отгораживаясь. Раскладываю ощущения на атомы и, как ни стараюсь, не могу отделаться от мысли, что Павлом движет стремление самца защитить «свою» территорию. Голый собственнический инстинкт, ничего более.
– Я позвоню завтра?
– Не стоит. Давай возьмем перерыв.
Высекаю сухо и в это же мгновение ловлю колоссальный дзен. Напряжение отпускает. Сдвигается гранитная плита, прессовавшая грудь. Воздух мощным потоком врывается в легкие. Нормализуется вентиляция, восстанавливается кровоток.
– Почему?
– Так будет правильно. И честно.
По отношению к тебе. Ко мне. К Мите. В конце концов.
Последнее не озвучиваю вслух. Но искренне верю, что мне нужно личное пространство и время. Чтобы разобраться в себе, перестать метаться, поставить крест на восставшем из пепла прошлом.
Только вот Пашу стандартные фразы, сотканные из стереотипов, вряд ли устраивают. Так что он подается вперед, нависает, стискивает пальцами мои предплечья и норовит встряхнуть меня, как тряпичную куклу.
– Это из-за него, да?
– Что?
– Не притворяйся дурой, Кира. Тебе не идет. Все из-за твоего начальника, да? Сначала он заявляет, что ты не любишь красные розы. Потом ты не берешь телефон, приезжаешь с ним. В его толстовке. Вы давно знакомы. Между вами явно что-то было, так?!
– Не важно.
Шепчу надсадно, будто наелась стекла, и мечтаю, чтобы этот бесполезный разговор скорее закончился. Меньше всего я нуждаюсь в том, чтобы кто-то разбередил старые раны.
– Что между вами было, Кира?!
– Тебя не касается!
Вслед за стремительно багровеющим Павлом я тоже срываюсь на крик. Обороняю границы. Считаю, что имею право не обсуждать то, что связывало нас с Никитой много лет назад. По крайней мере, не здесь, не сейчас и не в подобном формате.
Наверное, производимый нами шум превышает допустимые пределы, раз уж на звуки нашего спора в коридор с заливистым лаем заскакивает Марти, а за ним появляется и хмурый, насупившийся Митя. Грозно упирает руки в бока и смотрит на отступившего на несколько шагов назад Пашу неодобрительно.
– Не обижай маму!
Требует медвежонок, а у меня сердце увеличивается в размерах и с утроенной силой долбится в грудную клетку.
Мой маленький храбрый защитник.
– Все в порядке, родной. Дядя Паша меня не обижает. Мы просто немного… поспорили.
Резко сбавляю обороты и опускаюсь перед сыном на корточки, чтобы установить зрительный контакт. Транслирую всю любовь и спокойствие, на которые способна, и принимаю, что сама спровоцировала накрывшее нас эмоциональное цунами.
Я могла гордо вскинуть подбородок и отказаться от предложения Лебедева. Могла уйти с парковки и вызвать такси. Могла проверить телефон, пока мы ехали домой. Много чего могла, но не стала.
И ни капли об этом не жалею.
– Точно?
– Точно, мой хороший.
Выныриваю из омута расползающихся в разные стороны мыслей и крепко обнимаю Митю. По сквозняку, облизывающему спину, понимаю, что Павел выскальзывает на улицу, и чувствую, как ловкие теплые пальцы, запутываются в моих волосах.
Это папа поддерживает непутевую дочь, куда бы она ни влезла и что бы ни натворила. Упала бы с высокого дерева наземь. Расцарапала бы коленки об асфальт. Свалилась бы с велосипеда в овраг. Его надежные сильные руки всегда поднимут, успокоят, отряхнут.
– Спасибо, па.
– Ильины своих не бросают, – отец улыбается краешком губ, подает ладонь, помогая встать, и заботливо подталкивает меня вперед. – Давайте-ка оба спать. Поздно уже.
– Спокойной ночи.
Роняю негромко и, вопреки собственным прогнозам, моментально улетаю в страну Морфея. Осторожно ступаю по перистым облакам молочного цвета. Набираю в пригоршню звезды Млечного пути. Раскрашиваю темно-синее небо сиреневыми красками.
Так увлекаюсь волшебной страной, в которой очутилась, а может, просто не желаю возвращаться в суровую реальность, но трели будильника упорно не слышу. Веки приоткрываю по чистой случайности, утыкаюсь взглядом в висящие на стене часы и с диким кличем выскакиваю из кровати.
Заталкиваю в себя румяную ароматную гренку, торопливо чмокаю сына в макушку и горячо благодарю папу, вызвавшегося отвезти Митю в школу. Запрыгиваю в припарковавшийся у наших ворот желтый автомобиль с шашечками и мысленно подгоняю полусонного водителя, строго соблюдающего скоростной режим.
От всей души проклинаю извечные московские пробки, миную турникет с десятиминутным опозданием и, зазевавшись, врезаюсь в хмурую Жанну, спустившуюся вниз, чтобы принять у курьера корреспонденцию. Стопка писем, которые она держит, выпадает из холеных аристократических рук, белые конверты фланируют к моим ногам, молчание становится нестерпимым.
Правда, пауза длится недолго. Жанна притворно вежливо шаркает ножкой в черной лодочке и мстительно сообщает.
– Здравствуй, Кира. Беги к шефу. Он тебя давно-о-о ждет.
Распрощавшись с обещанной премией, в кабинет к Никите я протискиваюсь бочком и смиренно опускаю глаза вниз, считая квадратики на полу. Задерживаю дыхание, катаю нелепое извинение на языке, готовлюсь принять звание худшего работника года.
Но Лебедев не спешит меня линчевать. Он лишь молча проходится взглядом по воротнику моей блузки, коротко очерчивает фронт работ и обещает отпустить на час раньше, если я успею подготовить несколько срочных документов.
Если постараюсь, приеду аккурат к середине Митиной тренировки.
И я очень стараюсь. Жертвую перерывом на обед, до блеска вылизываю сухие формулировки и десять раз проверяю реквизиты прежде, чем снова потревожить Никиту.
– Все в этой папке.
Информирую счастливо, правда, тут же теряю запал. Бездушный, Лебедев парой фраз рушит мои планы.
– Извини, Кира. Придется пересмотреть нашу договоренность. Немцы прилетели, вот-вот будут у нас.
– Но ты же обещал, Никита…
Шепчу растерянно и придумываю тысячу и один аргумент, почему мое присутствие здесь необязательно. Готовлюсь предложить что угодно за пару часов отгула, а уже в следующий миг весь мой мир переворачивается вверх тормашками и рассыпается на миллион осколков.
