Она постоянно что-то болтала, смеялась, рассказывала какие-то незначительные смешные истории из своего детства, школы, и даже один раз раскрутила Бродягу на скупой рассказ про детдом. Без особых подробностей, само собой, потому что ни к чему девочке такое слышать, но вот что-то более-менее легкое… Например, как они с пацанами узнали, что спонсоры привезли несколько коробок эклеров… Их всем раздали в обед, но Каз, всегда отличавшийся редкой лазливостью и хитрожопостью, разглядел, что коробок этих было ровно в два раза больше в момент приемки…
Он подговорил обычно не сильно инициативного Бродягу, и два мелких засранца залезли в кухню после отбоя… И нашли эти эклеры! Только не в коробках от спонсоров они были, а в сумках, подготовленных для выноса сотрудниками.
Каз и Бродяга, не долго думиая, тупо уперли эти сумки к своим, и, когда через пятнадцать минут в комнату ворвались воспитатели с охраной, об эклерах напоминали только неприлично довольные рожи пацанов.
Конечно, их с Казом после этого наказали, посадили на хлеб и воду, что было нифига не педагогично, но практиковалось, да.
Хазар, уже ходивший в то время в старшаках и авторитетах, как раз отсутствовал, чем дико радовал и администрацию детдома, и охрану. Они уже дни считали до его восемнадцатилетия, чтоб с почетом дать проблемному парню пика под зад во взрослую жизнь.
В итоге, Каз с Бродягой просидели взаперти примерно три дня, ровно до того момента, пока не вернулся Хазар и тупо не сломал дверь в их тюрьму.
Парни выползли на дневной свет похудевшими, голодными , как черти, но зато героями.
Приятели, которым перепало эклерчиков сверх нормы, буквально на руках их таскали, благодаря за то, что, будучи под следствием, не сдали никого и взяли всю вину на себя. Не только за кражу, но и за сожранные эклеры.
Ляля, слушая эту историю, ахала, возбужденно блестела рыжими кошачьими глазами, смеялась, сочувствовала, восхищалась. И было это все настолько искренним, что Бродяга, неожиданно для себя, разошелся и даже парочку подробностей ввернул, из тех, которыми не планировал делиться. Но почему-то показалось, что поймет… Да и хотелось еще раз увидеть это выражение восхищенного недоверия в наивных глазах, поймать смешинку в них. В такие моменты Бродяга ощущал себя мальчишкой, пацаном, выпендривающимся перед симпатичной девочкой, а не вполне взрослым, пожившим уже мужиком, разменявшим сороковник, с нехилым таким багажом за плечами.
Как-то моложе она его делала, что ли… Легче.
И вот сейчас, когда Ляля не осталась сидеть рядом с ним, а , улыбнувшись, ушла к себе, Бродяга неожиданно ощутил разочарование.
Поймал себя на этом ощущении и удивился: как быстро, оказывается, можно привыкнуть к присутствию человека рядом.
И , глапвное, кто привык? Кто?
Он, Бродяга, который вообще не желал никого видеть рядом с собой! Это и вполне понятно, после тюряги-то. Даже родные люди, братья его, Каз и Хазар, воспринимались обузой.
С ними же непременно надо было бы встречаться, разговаривать…
А Бродяга не ощущал в себе сил на это. По крайней мере, пока.
И думал, что долго еще не захочет никого видеть рядом.
И вот на тебе…
Маленькая рыженькая девчонка, словно солнечный лучик, который не спрашивает разрешения, а просто проникает в твою комнату, наполненную тьмой одиночества, уютной, казалось бы, такой привычной… И прорезает эту тьму, показывая, что там, снаружи, жизнь. Настоящая. Светлая. Разноцветная. А тут, у тебя во мгле, лишь чудовища по углам…
И лучик этот чудовищ изгоняет, да еще так шустро, куда там всяким огненным мечам!
Буквально пара дней, и все, жить уже как-то без этого мелкого источника света и тепла не хочется.
Бродяга, осознав это, слегка напрягся.
И даже не слегка.
Потому что явный бред же в голову полез!
Ляля сто процентов не собирается тут, рядом с ним, всю жизнь проводить! Она планирует в Москву, учиться… Оно и понятно, молодая девка, вся жизнь впереди.
А он, Бродяга, в том виде, в котором сейчас, явно ей нафиг не нужен.
Бывший зэк, дворник, живущий на зарплату, без своего жилья и перспектив… Бродяга, короче.
И она, красивая, совсем юная, солнечная вся…
Не дело это, сидеть такому котенку в его подвале.
От этих мыслей стало грустно, и Бродяга с досадой притушил бычок в пепельнице.
Глянул еще раз на закрытую дверь в каморку Ляли, поднялся и, тяжело ступая, словно внезапно ощущая на плечах весь груз не только прожитых лет, но и тяжелого опыта, совершенно не совместимого с нежными восемнадцатилетками, пошел работать.
У него сегодня по плану была уборка придомовой территории за пределами периметра.
Внутренний дворик он давно уже прибрал, а вот наружную сторону только предстояло еще освободить от опавших листьев.
Работа эта была долгая и нудная, и Бродяга провозился чуть ли не до пяти часов вечера.
Как ни удивительно, тяжелый физический труд, обычно приносящий успокоение и даже своеобразный дзен, в этот раз не помог, и возвращался Бродяга еще более раздраженным и злым, чем уходил.
Тяжелые мысли о неминуемом уходе Ляли раздражали уже просто тем, что появились. Хотя, не должны были. Ему, по идее, пофигу должно было бы быть на нее! И на все остальное тоже. А вот сюрприз, мать его! Не пофигу!
Немного примиряло с действительностью только то, что сейчас он вкусно поест, и, может, Ляля опять сядет напротив и начнет, по своему обыкновению, болтать что-то, неназойливо и легко. Продлевая таким образом хоть на чуть-чуть его личную нирвану… Естественно, это все конечно… Но пока что можно же кайфануть?
Но дом, вместо уже привычного за пару дней запаха еды и тепла, встретил холодом. Пустотой.
Бродяга, почему-то с замиранием сердца, прошел по комнатам, заглянул в туалет, ни на что уже не надеясь, просто потому, что надо так сделать, проверить все варианты…
Но уже с порога, лишь только вдохнув вновь ставший нежилым запах дворницкой, Бродяга понял, что Ляля ушла.
Не обмануло его предчувствие.
Кончилась его нирвана. Черт, чего ж так быстро-то?
Глава 16
Родной дом в осеннем полумраке смотрелся инфернально. Я пряталась в тени соседского забора, у того самого нежилого здания, куда в прошлый раз вызвала такси, и искала в себе силы для решительного маневра.
С каждой минутой, проведенной на холодной, быстро темнеющей по осеннему времени улице, решимость моя таяла, а план, еще недавно вполне логичный и правильный, теперь казался на редкость глупым и опасным.
Да и сама я, на эмоциях и непонятной обиде рванувшая из безопасного укрытия в осенний холод, выглядела дурой даже в своих глазах…
Вот чего, спрашивается, расстроилась?
Бродяга — взрослый мужчина, очень даже видный… Хотя, конечно, за бородой и вечными его широкими футболками с длинными рукавами не разобрать, но я же не слепая… И не настолько дура, чтоб не понимать, что он вполне привлекательный для женщин… И почему это я решила, что у него никого нет? Только с того, что, прожив в его каморке два полных дня, если не считать первых суток, когда была не в себе и особо ничего не помнила, ни одной женщины не встретила? И вещей женских не обнаружила в доме? Ну так это вообще не значит, что он тут холостяком жил… А если и холостяком, то явно в свое удовольствие… И в удовольствие женщин, судя по той картине, свидетелем которой я стала.
Так что удивление мое, а тем более обида, совершенно глупые и детские какие-то…
Я к Бродяге вообще никаких претензий не должна иметь: он по доброте душевной бескорыстно приютил меня, помог, от Марата спас… Живу на всем готовом, не плачу за еду и комнату… И еще что-то требовать смею? Ожидать, что он монахом сделается?
Глупость какая… Детство в заднице…
Однако меня это все задело, тут нет смысла отрицать. Очень наивно, очень неправильно, но… задело. И, наверно, именно поэтому таким хорошим показался план сгонять по-быстрому в дом отца и добыть свои документы.
