– Я полагал, вы – мой консультант.
– Тут накладочка маленькая. Вам придется подождать двадцать минут. Ваш консультант в данный момент завершает испытательный полет. Мне же поручено вас развлекать. Может, в нашу столовую?
Обнаров пожал плечами, огляделся.
– Можно мне посадку самолета посмотреть? Вообще, я бы хотел поближе к самолетам.
– Не замерзнете? Идемте. Как раз «семьдесят первый» идет на посадку. Это и есть ваш консультант. У самолета и познакомитесь. Только я вам, Константин Сергеевич, спецпропуск выпишу.
Обнаров знал, что ощущения будут новыми, но что настолько…
Обвальный гул турбин, сгибающий человека пополам, рвущая вибрация воздуха, вихрь снежной поземки, дрожащая земля под ногами, мощь и стремительность крылатой машины.
Секунда, другая – и, выбросив «букет» тормозных парашютов, самолет уже мирно скользил по бетонке посадочной полосы. Его скорость постепенно гасла, и, подобно большому автомобилю, он сделал поворот, ушел на «рулёжку» и наконец послушно замер на стоянке.
– Ну как? – Салонин, едва сдерживая улыбку, смотрел на замершего в восторге Обнарова.
– Вот это силища! – не сводя восхищенных глаз с самолета, произнес тот. – Чтобы управлять им, нужно быть полубогом!
Преодолев кордон вооруженной охраны, они пошли к самолету.
У самолета хлопотали техники. Один бегом катил к самолету лестницу-стремянку, двое других блокировали шасси здоровенными стояночными «башмаками».
Летчик спускался по лестнице. В шлеме, в противоперегрузочном костюме, в меховой летной куртке, грузных ботинках, фигура была неуклюжей и какой-то неземной.
Техник ткнул пальцем в сторону Обнарова и Салонина, помог летчику снять шлем. В благодарность, по-свойски похлопав техника по плечу, летчик пошел к гостям.
– Здравия желаю! – сказал летчик и снял белую шапочку-подшлемник.
Ею он отер пот со лба.
– Знакомьтесь, Константин Сергеевич. Ваш консультант, летчик-испытатель первого класса полковник Задорожная Полина Леонтьевна.
Задорожная протянула руку замершему в изумлении Обнарову.
– Рада знакомству.
– Полина… – пробормотал Обнаров.
– Спасибо, Ростислав Павлович. Дальше мы сами. Пропуск я подпишу.
Салонин согласно кивнул и, наскоро распрощавшись, ушел.
Повисла пауза.
– Ты меня обманула.
Обнаров раздраженно поджал тонкие губы.
– А ничего «горшок», да? – рассмеялась Задорожная. – А это, – Задорожная указала на техников, – младшая ясельная группа. Есть, правда, еще старшая, но эти не здесь. В летной комнате. Пойдем, покажу.
– Стой! – он взял ее за рукав лётной куртки.
– Обнаров, руки!
Он послушно отпустил.
– Значит, моя рукопись понравилась. Фильм хотите снять.
– А тебе, Полина, понравилось издеваться надо мною. Понравилось, что я выгляжу глупо. Понравилось мое хамство, мой бред. Ты мазохистка?!
Она улыбнулась, открыто, искренне.
– Костя, мне хотелось посмотреть, сколько дури из тебя вылезет.– Посмотрела? Теперь катись! Чокнутая!
Глава 9. Равновесие
Обнаров остался верен себе. Он ушел в месячный запой.
Шло время. Постепенно здравый смысл взял верх над уязвленной мужской гордыней, и запой прекратился.
В честь окончательно перевернутой страницы «муторного отрезка жизни», как Обнаров называл последние четыре месяца, с октября по февраль, он решил подарить себе праздник Он поехал на дачу к Шалобасову.
Место было живописное. Берег Балтики. Огорчало только то, что стоял лютый холод.
Банька удалась на славу! Пар был сухой и добротный. Березовые веники, срубленные на Троицкой неделе, несмотря на то, что ими нещадно хлестались, не оставили на распаренных телах ни одного листочка.
– У-ух!!! Хорошо!!!
Довольные, счастливые, они выбрались в предбанник.
– Тулупчик, тулупчик накинь!
– Да какой тулупчик, Андрюха?! Внутри все закипает! Дай сделать хоть глоток холодного воздуха.
– Мало мы в снегу валялись? Пойдем еще!
Шалобасов взял друга за руку.
– Нет уж! Уволь! Больше не пойду. Это я по наивности поддался. Я ж не знал, что ты садист.
Обнаров сел в плетеное кресло и блаженно откинулся на спинку. Шалобасов снял со стены овчинный тулуп, надел. Потом снял висевший рядом другой и едва ли не насильно укутал им Обнарова.
– Предбанник у меня не отапливается. За бортом февраль. Минус пятнадцать.
– У нас внутри тридцать семь плюс сорок…
– Правильно! Чем больше керосина, тем лучше погода!
– Андрюха, это я так с непривычки разогрелся или здесь у тебя тепло?
– Дверь в парную приоткрыта. Но, если честно, Костик, слабоват ты для деревенской баньки!
– Да как же можно это зверство выдержать?! У меня уже уши с волосами начали дымиться!
– Я тебе говорил, шапку надевай. А ты: «В бане в шапке? Нонсенс!» Ладно, давай. За хороший пар!
Обнаров нетвердой рукой взял из рук Шалобасова рюмку, с сомнением посмотрел на налитую до краев водку.
– Вообще-то ты чай обещал.
– Будет чай.
– Андрюха, баня, водяра… Ей-богу, мне хватит уже!
– Не-не-не! Рано выпускать тормозные щитки. Принять еще по одной мы просто обязаны.
– Мне и так хорошо.
– Или я тебя не знаю! Будешь сидеть, про меня расспрашивать, обо мне байки слушать. Про тебя только и услышу, что все у тебя хорошо. Вот, ты сейчас выпьешь, язык у тебя развяжется, и мы поговорим.
Выпили. Закусили. Потом еще по одной, и еще, и еще …
Вначале действительно, как и предрекал Шалобасов, говорили только про него, про полеты, самолеты, бортпроводниц, семью, дачу, рыбалку. Но постепенно Шалобасов осторожно, не навязчиво, перемещал разговор ближе к другу.
– Я тогда, как в новостях прочел, что ты помер, сердце как каленым железом!
– Андрюха, нашел же ты тему. Чего ворошить-то? Хотя, признаться, они были не так уж и неправы.
– Я потом пришел соболезнования выразить, а мне говорят, что ты живой…
Шалобасов смахнул непрошенную слезу, заключил Обнарова в объятия, похлопал по спине, взъерошил волосы.
– Сучий ты потрох! Жить тебе долго!
– Я не хочу долго. Хочу счастливо.
– Объясни.
Обнаров неспеша закурил, шумно выдохнул дым, улыбнулся. Объяснить после пол-литра водки он мог что угодно.
– Есть такая штука у вас, в авиации, «подъемная сила».
– Есть.
