— Саунд-чек, — коротко ответила Джейн, тоже прибегая к услугам бездонного термоса. — Я не посмотреть, я выступать.
— Класс, Крис пригласил?
— Да, — кокетливо пропела Джейн, — поздравьте меня, мистер Марлоу, я сделала карьеру, сам великий Крис Харди взял меня на подпевки.
Стэн расхохотался так, что чуть не поперхнулся.
— Ты будешь петь весь концерт? — спросил он, предвкушая огромное удовольствие, то, как сливались голоса Золотого Ангела и Пернатого Змея безумно нравилось Марлоу.
— Нет, не все. — она посмотрела ему в глаза прямо и твердо, — но ты меня услышишь, когда будут петь «Священный ветер».
У Стэна даже уши запылали. Он не собирался отступаться, но стыд, который терзал его всякий раз, когда он думал, что эту песню услышат все, не давал ему покоя.
— Нечего стыдиться, — сказала Джейн так же твердо. — Это отличная песня и отличный текст.
— Спасибо. Я, правда, не знаю…
— Что?
— Ну я боюсь, что от него все отвернутся, если он… — выговорил Стэн самое страшное свое опасение.
— Глупости. Если до этого не отвернулись, то и сейчас не отвернутся. А потом, — глаза Ангела приобрели странное холодно-задумчивое выражение. — Ничего уже не изменить, ты же знаешь.
— Знаю, — ответил Стэн, внезапно успокоившись и залпом допив кофе.
Когда начался концерт, Стэн стоял у входа на сцену. Это было совсем с краю, и его прикрывала аппаратура. Музыка ревела так, что он почти глох, но он не променял бы своего места ни на что на свете. Для разогрева спели пару старых песен, еще с «Пирамид», потом «Табу». Затем появилась Джейн, встреченная восторженным ревом, и они с Крисом, практически дуэтом запели «Холокост». Эта песня всегда вызывала у Стэна мороз по коже, причем, слушая ее, он никак не относил к себе авторство текста. Это было помимо него, как будто и не он писал. Когда отзвучала последняя нота, Крис движением руки навел тишину в зале и коротко сказал в микрофон:
— Эта песня посвящается всем, кто погиб в огне. — Зал молчал, словно напуганный страшной торжественностью момента. «Это его последний концерт, — подумал Стэн в священном ужасе. — Слушайте и смотрите, вы последний раз видите Криса Харди на сцене». — Следующая песня совершенно новая, ее еще никто не слышал, вам повезло, ребята. — и повысив голос так, что Стэн на секунду ослеп и оглох от страсти, прозвучавшей в его голосе, — «Священный ветер»!
Он обернулся к Джейн. Девушка кивнула и заняла свое место у второго микрофона, у которого стоял Джимми. Секунду длилось оглушающее молчание, потом голос Джейн легко вывел первую музыкальную фразу без слов, в нее мягко вплелся звук гитары Грэмма. Крошка тронул барабаны, за ним тут же вступил Арчи. Минуту ошеломленная толпа слушала, как гитара соперничает с голосом, то сливаясь с ним, то противостоя, и наконец Стэн услышал тяжелый голос Криса, произнесший первую фразу «Тебе нравились мотоциклы и широкие ленты ночных шоссе..». Он пел, Джейн подхватывала и усиливала каждый поворот мелодии, каждое движение голоса, а гитара Джимми звучала так, что казалось — поют трое. Крис отчетливо выговаривал каждое слово, словно задавшись целью донести до всех каждую подробность того, что происходило между ними. Он стоял на краю сцены, засунув большие пальцы рук за ремень, и пел, Стэн встал так, чтобы видеть его лицо, глаза Харди, широко открытые и неподвижные, были глазами слепца, вглядывающегося в вечную тьму. Марлоу внезапно вспомнил, что еще летом, на гастролях, в каком-то шикарном отеле, из тех, в которых подают завтрак в постель, а номер выглядит как римский Колизей, в самый черный час ночи, когда они лежали в жаркой темноте, Крис сказал ему тихо, с дрожью в голосе: «Знаешь, Тэн, мне иногда кажется, что я ослеп и ты ведешь меня за руку, а мне все равно, куда и когда будет пропасть». Сейчас его вел собственный голос, переступавший осторожно, словно ребенок через ручей по камушкам, но не было такой силы, которая остановила бы его. Когда Крис замолчал и, дрожа, отзвенел последний звук гитарных струн, воцарилось молчание, еще более глубокое, чем первое. Стэн смотрел на Харди, на бледную Джейн, на Грэмма, застывшего, как часовой, на Арчи, с потяжелевшим лицом сжимавшего свой бас, на Крошку, который смотрел прямо перед собой с выражением отчаянного упрямства, и понимал, что если толпа фанатов выразит хоть малейшее недовольство, «Ацтеки» просто уйдут со сцены и никогда на нее не вернуться. Будут разводить капусту. И он понимал, что это он их подставил, он и Крис, позволившие этому огню выплеснуться наружу, сжигая все, что их окружало.
В недрах толпы родилось жуткое урчание, словно она была огромным зверем, готовящемся к прыжку, оно делалось все громче, свист, вопли, крик, постепенно эта адская какофония становилась все более упорядоченной, все более ритмичной, и Стэн услышал наконец, что они кричат «Харди И Марлоу», повторял зал, еще и еще раз и вдруг взглянув в толпу, Стэн увидел что с краю почти у сцены на отшибе стоят двое. Двое высоких мужчин, белокурый и черноволосый, они были одеты так же просто, как и остальные ребята помоложе, но он узнал их. Хауэр и Конрад, Конрад и Хауэр. Они орали, как и все, но Конрад, почувствовал его взгляд, повернулся к нему и отсалютовал сжатой в кулак рукой. Первым движением Стэна было соскочить со сцены и кинуться к ним, но к нему уже бежала Джейн, она схватила его за руку и потащила к Крису, туда, в бесконечный вопль, сливавший воедино их имена, так же как были слиты их души и тела.
31 декабря 2001
Это был их последний концерт, последний, я знал, что «Священный ветер» можно спеть только один раз. Я и до сих пор не понимаю, как могло случиться, что я написал эти слова, но еще тягостнее было слушать, как он поет эту песню, этот погребальный гимн, с таким отчаянием и яростью, что я вдруг сказал себе тогда, стоя и глядя на него со сцены, «Не стыдись, каждый умирает в одиночестве, но ты примешь смерть вместе с ним». Но я не хочу умирать, я не хочу умирать и откуда я взял, что мы должны умереть, откуда, если все идет так хорошо, как никогда прежде, сам Харди верит в то, что мы вернемся обратно полные сил и продолжим «Инициацию» будем работать дальше, и жить, жить так долго, как сами того захотим. Так и было бы вероятно, но я знаю, что «Священный ветер» поставил точку на чем-то, связанном с нами, возможно на нас самих. Что-то прекратилось в тот миг, когда смолкла музыка и его голос, и он тоже это понял. Наверное, Джим был прав, это был риск, и риск по максимуму.
Новый год в Швейцарии. Мне кажется, я перешел ту грань, за которой полнота человеческой жизни еще может удерживаться в установленных рамках. Это невероятно, но это так — Марте по заказу Криса удалось-таки разыскать тот самый «отель на двенадцать мест» недалеко от Сьона. Хозяин его немец, спокойный и обходительный, старик лет семидесяти. Отель называется «Фридрих Великий». Поскольку масштаб заведения явно конфликтовал с его громким названием, я не поленился заказать Марте также историю самого короля. Прочитав ее за ночь перед отлетом, я вручил книгу Харди и заметил не без иронии:
