Эми присмотрелась к Джорджии внимательнее. Она явно недооценила эту женщину практически по всем статьям. Внезапно поездка стала казаться ей куда более интересной и Эми поняла, что хочет научиться всему, что умела и знала Джорджия Гамильтон.
– А еще сезоны. Кажется, они тоже отошли в прошлое.
– Я была дебютанткой на последнем из них. Принцесса Маргарет произнесла знаменитую фразу о том, что на приемах для дебютанток «собираются все лондонские шлюхи», что, боюсь, стало смертным приговором для института дебютанток. Впрочем, до сих пор существуют всевозможные балы для девушек, которые хотят того же, что и мы в свое время. Или обычно этого хотят их родители; цель заключается в том, чтобы найти подходящего жениха. Парижский бал Криллон, например, довольно мил – хотя, полагаю, в наши дни его посещает множество дочерей рок-звезд. Так что да, представление дебютанток королеве отменили в 1958-м, когда я вышла в свет. К слову, это был своеобразный водораздел, – добавила Джорджия, попивая совиньон.
– Кажется, все изменилось в шестидесятых. Мини-юбки, таблетки…
– Шестидесятые стали началом сексуальной революции. Филипп Ларкин, кажется, когда-то писал, что все началось между запретом «Леди Чаттерлей» и первой пластинкой «Биттлз». Но общество менялось и задолго до этого. В начале пятидесятых ваши ровесницы одевались, подражая своим родителям, а уже в пятьдесят восьмом появились рок-н-ролл, тедди-бои[14], расовые беспорядки и кофе-бары – это было рождение эры тинейджеров. Впервые люди задумались о том, что молодежь может быть другой.
Эми засмеялась, вспомнив о том, что, работая в гараже, ее папа включал Элвиса так громко, что дрожал верстак.
– Мой отец всегда говорил, что мир изменился благодаря Элвису.
Джорджия сухо улыбнулась.
– Желание присвоить себе все заслуги типично для вас, американцев. Но на этот раз, возможно, вы и правы. Мне кажется, что истина заключается в готовности изменяться. Все происходило слишком быстро. Современная история наверняка рассматривает 1958 год как выдающийся.
– А вы как думаете?
Джорджия кивнула, ее взгляд стал рассеянным.
– То лето я едва ли когда-нибудь забуду, – тихо сказала она.
Март 1958 года
– Ах, Лондон! Я уже чувствую это в воздухе, – сказала Эстелла Гамильтон, открывая окно в купе поезда и перебрасывая длинные волосы цвета меди себе на плечо жестом, который подошел бы великой театральной диве, готовящейся к выходу на сцену.
– Самое время, – пробормотала ее дочь Джорджия, не видя ничего, кроме серых бетонных зданий, фабрик и задних стен унылых домов массовой застройки.
Путешествие из Девона оказалось длинным и скучным, множество загадочных остановок в пути делали его еще более невыносимым, и Джорджии отчаянно хотелось выкурить сигарету. У нее в чемодане лежал неплохой запас «Галуаз», купленных еще в «Гаре дю Норд», а чемодан был совсем недалеко, в багажном отделении. Но какими бы либеральными ни были взгляды ее матери, девушка сомневалась в том, что та поймет: ее дочери для успокоения нервов нужен никотин. По правде говоря, Эстелла вообще не понимала своей восемнадцатилетней дочери.
– Что-то не так? – спросила она, с подозрением глядя на Джорджию.
– Просто я жалею, что не могу вернуться в Париж, – сказала девушка, и в ее голове возникла вереница образов, словно цветное кино, смонтированное, чтобы мучить ее.
Красивые мужчины писали стихи за столиками уличных кафе, девушки в полосатых свитерах ехали на велосипедах вдоль Сены, суровые дамы в мехах покупали уток и пирожные в магазинчиках на рю Сент-Оноре и фотографировались на фоне Эйфелевой башни. Город Света был полон бесконечной красоты и чудес, и Джорджия больше всего хотела снова оказаться там.
– И что бы ты делала в Париже? – спросила Эстелла безо всякой язвительности.
– Я хочу стать писателем, ты же это знаешь.
– И как бы ты зарабатывала себе на жизнь, дожидаясь, пока что-нибудь опубликуют?
– Ты жила в Париже в моем возрасте, и ты справилась.
– Это другое. Я стала натурщицей.
– Может, и я смогла бы таким образом заработать немного денег?
Никогда прежде Джорджия не осмеливалась говорить при матери о чем-либо подобном. И, хотя мысль о том, что ей придется несколько часов позировать перед художником или скульптором, казалась девушке скучной и глупой, Джорджия любила слушать рассказы Эстеллы о ее приключениях в молодости, проведенной во Франции.
Эстелла, дочь цирковых артистов, никогда не испытывала давления, которому хотелось бы противостоять. Слишком маленький рост – и, как сказали бы некоторые, слишком оригинальная внешность – отрезали ее от мира высокой моды. Но она была востребованной натурщицей для некоторых знаменитых художников того времени, включая Родена и Пикассо, наблюдала, подмечала, а затем, вернувшись в Англию, и сама занялась скульптурой и живописью.
– Ты хочешь стать натурщицей? – с удивлением спросила Эстелла.
– Все говорят, что мы с тобой похожи.
Джорджия внимательно смотрела в лицо матери, размышляя о том, не воспримет ли Эстелла это замечание как оскорбление. Три недели назад Эстелле исполнилось сорок три года, и никто не мог бы отрицать, что мать Джорджии все еще красива – ее длинные кудрявые волосы спадали на стройную спину красно-каштановыми волнами, лицо сохраняло свежесть и тонкость черт. Да, между матерью и дочерью было сходство – яркие внимательные зеленые глаза, широкий рот, губы, похожие на лепестки роз, – но те люди, которые называли их близнецами, явно преувеличивали.
– Дорогая, ты красивая девушка, но для того чтобы стать натурщицей, тебе не хватает самоуверенности.
– И каким образом самоуверенность могла бы помочь мне стать хорошей натурщицей?
Эстелла подошла к дочери и села рядом с ней, погладив ее по волнистым светлым волосам.
– Я знаю, что ты нервничаешь из-за предстоящего сезона, но не стоит так уж переживать, – сказала женщина более мягким тоном. – Следующие несколько месяцев будет весело. Вспомни, ты говорила, что боишься ехать в пансион для благородных девиц, а потом оказалось, что тебе там понравилось.
– Мне понравилось гулять по Парижу, а не составлять букеты и учиться есть апельсины с помощью ножа и вилки.
В открытое окно ворвался ветер, и Джорджия задрожала.
– Мама, я не знаю, что на тебя нашло. Вся эта суета с сезоном так на тебя не похожа. Ты всегда была свободолюбивой представительницей богемы. И я просто не понимаю, зачем ты заставляешь меня делать то, что сама возненавидела бы в моем возрасте.
– Дорогая, мы уже обсуждали это.
