Мэдди опустилась на кровать. Закрыть глаза — какое наслаждение! По крайней мере теперь они не выкатятся из глазниц. Но терзавшая ее боль не утихала, она давила с такой силой, что Мэдди уткнулась в матрац, пытаясь хоть как-то ее утихомирить. «Вот в чем дело, — решила она. — Я ненавижу его, и нет никакой разницы, изменяет он или нет. Но сейчас я слаба и измучена, я ненавижу саму мысль о том, что мне придется отдать себя на суд города, и я не в силах думать о том, как все это отразится на Эм. Поэтому лучше отложить размышления на потом.
Я подумаю об этом позже».
В семь часов вечера Кей Эл стоял около двери дома на ферме своего дяди, прислушиваясь к скрипу сверчков, пробующих голоса. До сумерек оставался целый час, но кое-кто из артистов приступил к делу загодя, и их пение смешивалось с едва слышным журчанием реки, протекавшей в двухстах ярдах от фермы, с голосами птиц, стремившихся до конца насладиться последними жаркими днями августа. Такие вечера словно специально созданы для того, чтобы забраться в гамак, прихватив холодного пивка и теплую женщину, но женщина, о которой он мечтал, была замужем, так что о гамаке можно забыть. Как бы то ни было, заниматься любовью в гамаке практически невозможно; и все же, сумей он затащить в гамак Мэдди, Кей Эл обязательно постарался бы. Эта мысль потянула за собой другие, еще более греховные, и именно оттого голос тетки, раздавшийся из-за двери, застал его врасплох. Кей Эл поспешно отскочил в сторону, и дверь распахнулась.
— Ты вымыл руки, Кей Эл?
Вздрогнув, он обернулся и посмотрел на тетушку, которая как ни в чем не бывало вернулась к своему прежнему занятию — она накрывала на стол, расставляя по красно-белой клеенке массивные фарфоровые тарелки и чашки, полные дымящегося окорока, картофеля и бог его знает чего еще. Кей Эл втянул в себя аромат, чувствуя, как его рот наполняется слюной при мысли о сочной ветчине, о сметане и сыре, в которых купались картофелины.
— Похоже, я умер и угодил в рай, — заметил он, словно не решаясь войти, но тетя сказала:
— Туда пускают только с чистыми руками.
Хотя в ее голосе сквозили брюзгливые нотки, тетушка Анна по-прежнему оставалась той сердечной, уверенной в себе женщиной, какой была двадцать семь лет назад, когда дядя Генри приобрел этот дом. Именно тогда мать в последний раз растолковала Кей Элу всю его никчемность и пообещала отправить его в колонию для малолетних правонарушителей, потому что колония-де специально создана для таких субчиков, как он. И тогда же Кей Эл сбежал из дома, с решимостью десятилетнего сорванца отправившись ночевать в парк. Потом рядом с ним остановилась машина дяди Генри, который ехал в свой загородный дом. Он открыл дверцу и сказал: «Влезай, малыш». Кей Эл послал его к черту и заявил, что сам может позаботиться о себе, но уже в те времена спорить с дядей Генри было бесполезно; поэтому он забрался в машину, и Генри отвез его к тетушке Анне. Тетя сказала: «Ты останешься у нас», на что он ответил: «Спасибо, я сам о себе позабочусь». Уж он-то знал, что бывает, когда люди делают тебе одолжение: за него приходится расплачиваться всю жизнь. А Кей Элу этого не хотелось.
Но потом тетя Анна сказала: «Мы не спорим с тобой, но ведь кто-то и о нас должен позаботиться. Сам видишь, мы стареем, нам в доме нужен кто-нибудь молодой и сильный». Вспомнив об этом, Кей Эл усмехнулся. Тогда дяде Генри было около сорока лет, он мог одним ударом прикончить быка, а тетя Анна никогда не ведала хворей. Но для десятилетнего мальчишки, который хотел быть кому-нибудь нужным, ее слова показались вполне убедительными. Тут не было никакого подвоха, старики сами обратились к нему с просьбой, и поэтому он ответил: «Хорошо, но знайте — я делаю это только ради вас». И тогда тетя Анна отвела его на второй этаж, уложила в огромную кровать с белыми мягкими простынями и сказала, что на завтрак будут оладьи.
Кей Элу потребовалось двадцать лет, чтобы понять, что чувство долга перед людьми, которые заботятся о тебе, не идет ни в какое сравнение с тем чувством, которое ты испытываешь к людям, о которых заботишься сам. С долгами можно расплатиться, но те люди, о которых ты беспокоишься, которых оберегаешь, — эти люди остаются с тобой навсегда. И именно потому, хотя Кей Эл был бы счастлив никогда больше не появляться во Фрог-Пойнте, он неизменно возвращался сюда повидать тетку. Он смотрел на нее с любовью и нежностью, пустившими глубокие корни в его душе, и в его глазах она была все той же живой задорной тетей Анной, что спасла ему жизнь много лет назад. На ней был новый фартук, раскрашенный по последней моде какими-то полосами вместо привычных цветочков, но волосы тети, хотя и поседевшие, по-прежнему были разделены прямым пробором и схвачены сзади узлом, гладкие и безупречно аккуратные, а ее голубые глаза и вовсе не изменились.
— Да, мэм, — сказал Кей Эл, входя и улыбаясь ей. — Я вымыл руки добела. Вы отлично меня вымуштровали. — Он двинулся к своему месту за столом и, проходя мимо тетки, обнял ее за талию и прижал к себе.
Анна усмехнулась:
— Я знаю, ты вырос, Кей Эл, но ты по-прежнему мой любимый ребенок.
— Это точно. — Кей Эл опустился в свое кресло и предъявил для осмотра руки, вытянув их ладонями вверх. — Видали? Чистенькие.
Тетка поставила перед ним дымящуюся миску с фасолью.
— Не забудь помыть за собой тарелку. И чтоб без разговоров!
Кей Эл оглядел стол: окорок в сладком соусе, пресные лепешки с маслом, домашний малиновый джем, фасоль с беконом, картофель с сыром, пикули, салат из капусты, моркови и лука с красным перцем… Меню тети Анны, одно из чудес света.
— Слушаюсь, мэм, — сказал он.
Сетчатая дверь снова распахнулась, и на пороге появился дядя Генри, крупный, широкоплечий, хотя и не такой громадный, каким он представлялся Кей Элу в дни юности. Его некогда темные волосы поседели, но по-прежнему были густыми и упругими.
— Запах такой, что просто слюнки текут, — сообщил он, моя руки в раковине.
— Спасибо на добром слове, Генри, — отозвалась тетка, и Кей Эл вспомнил, что они говорили друг другу эти слова перед каждой трапезой. В который уже раз он послал безмолвную благодарность своей матери, бросившей его на произвол судьбы. Это было лучшее, что она для него сделала.
Генри уселся во главе стола, и Кей Эл молитвенно сложил руки, а тетя Анна опустилась в кресло и преклонила голову.
— Возблагодарим Господа за пищу, ниспосланную нам, — произнес Генри. — Аминь.
— Аминь, — повторили вслед за ним тетя Анна и Кей Эл. Генри потянулся за окороком, тетя придвинула к нему лепешки, а Кей Эл зачерпнул целый половник картофеля.
— Оставь и мне немножко, — предупредил его Генри, и Кей Эл, бросив взгляд на огромную миску, ответил:
