Наконец, умирая от зевоты, уползаю в свою опочивальню, мама, как водится, заглядывает пожелать доброй ночи и поцеловать на сон, грядущий. Снова, как много лет назад, ощущаю себя маленькой девочкой, любимой и защищённой от всех невзгод и напастей.
— Ксюш, ты опять одна? — спрашивает она перед тем, как закрыть за собой дверь, больной вопрос.
Не знаю, мамуль, посмотрим… — отвечаю туманно, потому что, ни в чём уже нет уверенности, но дома это воспринимается по-другому, по крайней мере, легче…
***
Бесконечная среда не приносит новостей. Я убиваю время, то и дело взглядывая на часы, и судорожно бросаюсь к телефону на любой его писк, и разочаровываюсь, читая сообщения о скидках, распродажах, выгодных кредитах и тому подобный мусор, которым меня услужливо снабжают торговые сети, банки и медицинские центры. Чтобы не выдать домашним свою нервозность, сбегаю на улицу, брожу по любимым улочкам, набережной, озябнув, отправляюсь в музей. Попадаю на лекцию для школьников о художниках — передвижниках, нахожу свободный стул и остаюсь слушать, выключив звук на мобильнике. Лекция оказывается интересной, даже на какое-то время забываюсь. Потом снова хватаюсь за мобильник, в надежде новостей, снова разочаровываюсь…
Домой возвращаюсь вечером, за ужином радостно рассказываю, как чудесно провела время, усыпляя бдительность родителей.
Полночи кручусь, Санька молчит по-прежнему, зато сомнения не молчат, не знаю, куда от них спрятаться. Как заснула, не помню…
Четверг тянется так же вязко, дохожу до стадии, когда желание позвонить становится не только навязчивой идеей, но и единственным средством не сойти с ума. Начинаю считать не то что часы, а минуты, ставя себе условие потерпеть ещё немного. Придумываю уборку своей комнаты, разбираю все заначки: детские рисунки, школьные тетрадки, дневники и прочие секретики, ненадолго отвлекаюсь. В куче макулатуры, с которой всё никак не могу расстаться, нахожу розовый блокнот, обклеенный разными цветочками — личный дневник. Ну-ка, ну-ка, что я там писала, читаю, про школьный новогодний огонёк, что моего Кирюху — любовь всей жизни того времени, не пустили потому, что уже не школьник. Но он, всё равно пробрался, и мы целовались под лестницей. Что Мария Ивановна носит дурацкие лифчики, из которых сверху выпирает грудь, и это выглядит так, будто у неё их четыре, потому что каждая делится пополам верхним краем. Что Ирка Самсонова точно спит с физруком, он, конечно, красивый, но женатый, и его жена скоро родит. Перелистываю ещё несколько пожелтевших страничек и, вот, — Петровский — придурок, зачем-то признался мне в любви! У меня же Кирюха есть, на какой фиг мне этот неопытный дрищ сдался? Пришлось послать, теперь смотрит на меня волком и не здоровается, да не больно-то и надо! Что мне, детей с ним крестить, что ли?
Да, уж! Насмешила Бога! Теперь бы и хотела крестить с ним детей, да только, не факт, что получится…
Наконец, в шесть часов вечера, когда я уже ненавижу свой молчаливый телефон, раздаётся вожделенный звонок. Беру в руки мобильник и медлю ответить, такое чувство, что ладонь сгорит от надрывающейся трубки, Сашка звонит и звонит, а я боюсь. Боюсь услышать — прости, это было ошибкой, или что-нибудь в этом роде… В комнату заглядывает мама,
— Ксюш, кто там изводится? Ответь уже!
— Алло! — отвечаю.
— Ксюнь, привет! Я еду! К ночи буду дома!
— Сашка, я ждала… — шепчу в трубку, сердце скачет зайцем, ещё ничего конкретного, но уже по интонации понимаю, что всё хорошо. Закрываю дверь в комнату, всё-таки, пока рано рассекречиваться, — почему не звонил?
— Хотел сначала всё сделать, чтобы болтуном меня не считала! — смеётся.
— Сделал? — не дышу, и комок к горлу подкатывает.
— Заявление на развод подал… Все подробности завтра, устал, как собака, до дому бы добраться.
Реву, нервы ни к чёрту, стараюсь тихо, чтобы мама не услышала, но Санька точно ловит мои всхлипы…
— Ксюнь, что случилось? Ты, чего там, плачешь, что ли?
— Угу, — это всё, на что я способна в данную минуту.
— Люблю тебя, Ксюнь, очень, очень!
— До завтра…
Спустя примерно час — полтора, ощущаю, как меня накрывает приступ спонтанной тревоги. Не нахожу ему объяснения, он настолько неожиданный и мощный, что не до поисков. Ощущаю острую нестерпимую потребность позвонить Сашке, не за чем-то, просто так, чтобы голос услышать и успокоиться. Нажимаю вызов и жду долгие секунды, пока идёт набор, потом считаю длинные гудки, которые способны довести до инфаркта своей бесконечностью… наконец, слышу родное,
- Алло! — выдыхаю.
— Сань, прости, что беспокою за рулём, просто, захотелось услышать тебя.
— Нормально, любимая, уже скоро буду…
Мне показалось или он напряжён? Ну, ещё бы не напряжён, уже темно, а ему ещё часа два, а то и три за баранкой сидеть.
— Всё, всё, до завтра! Больше не мешаю…
Александр
Ещё одна неделя счастья. Даже страшно, какую плату спросит судьба за такие подарки. Стараюсь верить, что мы уже рассчитались авансом, и всё теперь будет хорошо. Увожу Ксюшу в дом у озера. Есть у нас родовое гнездо, от деда осталось: большой дом, в нём ещё отец вырос, стоит пустым с тех пор, как его не стало, родители под дачу используют. Но он достаточно крепок и надёжен, хоть зимуй. Правда, тоскливое безлюдье, отсутствие нормальной дороги и связи не позволяет при нынешнем ритме, обосноваться в нём капитально. Но нам очень подходит, хотя бы на неделю. Запасаемся продуктами и всем необходимым, выпадаем из суеты и остаёмся вдвоём во Вселенной…
Столько всего хочется сделать для неё, горы свернуть, достать звезду с неба и сказать многое. А, что скажу? — Ты одна для меня единственная женщина на все времена. Мы будем вместе, чего бы мне ни стоило. Только ты и я, и не спрашивай ни о чём. Всё равно буду говорить, что всё нормально, остальное тебе знать не надо. Зачем тебе слушать о том, какую истерику мне закатила Катя? Ведь это я виноват, что ей плохо, а не ты. Конечно, первой её реакцией на предложение развестись, было гневное обвинение, что у меня, кто-то есть. Зрит в корень. Я ничего не отрицал и не подтверждал, и уж, тем более, не дал никакого повода подумать на тебя. Пусть говорит, что угодно, кричит, может колотить меня, как грушу своими кулачками, ей это необходимо. После первого порыва к ней приходят слёзы, для меня это испытание намного тяжелей, чем ярость и гнев. Женские слёзы вперемешку с мольбами и выпрашиванием прощения, не понятно за что, ведь, не она виновата, а я, выматывают мои нервы, как мочалку. В конце концов, водопад просыхает, и я слышу холодный и конкретный вопрос,
— Кто она? Я её знаю?
— Нет, Кать…
— У меня есть шанс, всё исправить?
— Ни одного…
Затихает, наверное, устала…
И я больше не могу, валюсь с ног. Забираю лишнее одеяло и подушку и устраиваюсь на полу. Помню, что у меня есть ключ от твоей квартиры, но повода зацепиться за тебя не дам. Один день отнял все силы, вырубаюсь мгновенно…
Просыпаюсь в темноте от того, что чувствую поцелуи на своей груди, шее, животе, цепкие Катюхины руки совершенно бесцеремонно пробираются к моим трусам. Молча перехватываю и крепко сжимаю запястье, не больно, но, чтобы поняла.
— Скотина! Отпусти! — шипит и извивается, как кошка, а потом ещё и обдирает меня когтями свободной руки от шеи до плеча. Когтями, я не ошибся, её тяга к агрессивно-острому маникюру меня настораживала всегда, теперь испытал на своей шкуре. Надеюсь, Ксюнь, тебя не сильно напугают четыре кровавые борозды на моём теле? По-моему, ерунда, до кучи ко всем уже имеющимся повреждениям… Ухожу спать в машину, холодно, конечно, но здесь в квартире всё равно, не смогу.
Утром предлагаю развестись мирно, по обоюдному согласию, без детей и обременений эту формальность реализовать не трудно. Конечно, получаю отказ. Готов к этому. Подаю заявление сам. Потом возвращаюсь домой и перехожу к практической части вопроса: подыскать жильё или вернуться к маме, куда она сматывалась при первой возможности, опять получаю отказ. Понимаю, что легко не будет, значит, съеду сам. Собираю вещи на неделю, получаю новую порцию истерики, обвинений и слёз, дослушиваю до конца, как сломал ей жизнь, ухожу, ловя в спину гневные проклятия и пожелания сдохнуть, как можно быстрее…
