оказались припаркованными рядом. Одного цвета и марки. Только у Лёли небольшой городской автомобильчик, а у Александра внедорожник.
Побрели по улице в сторону Филевскрго парка.
— Я видел тебя на работе. И, знаешь, впечатлился.
— Ты видел меня вне урока.
— А на уроке ты другая?
— Всё мы меняемся в зависимости от дела, которое делаем. На уроке я, конечно, другая. Но это всё равно я. По крайней мере я стараюсь оставаться собой. Это сложно, конечно. Быть учителем и просто человеком одновременно. Мы же не боги. Но у нас был один профессор, кстати, не на педагогической кафедре. Так вот он говорил, что от действия или бездействия педагога зависит часто судьба ребёнка.
— Как-как? От действия или бездействия?
Ты будешь смеяться, но у нас тоже был профессор, который говорил то же самое про врачей.
— Думаю, что это тоже правда.
— Так как ты попала в педагогику?
— Я из потомственных, — улыбнулась Лёля, — У меня прадед был до войны директором школы, бабушка преподавала там, где я сейчас работаю. Мама тоже учительница. Но, кстати, я в педагогический не собиралась.
— А куда?
— В МГУ, на кибернетику.
— Ого! И что не пошла?
— Банально испугалась.
— Чего?
— Физику сдавать. Я её до сих не очень понимаю. Кое-что дошло только тогда, когда сама преподавать начала, — Ну, а ты? Каким ветром тебя в медицину занесло?
— Тем же, что и тебя, я потомственный. Мама врач-педиатр, дедушка был врачом. Правда он уролог. Кардиолог я первый.
На высоком берегу Москва-реки буйствовала весна. Яркая новая листва, небо синее-синее.
Мороженое ели прямо в парке, откусывая друг у друга. Лёля выбрала "Лакомку", Кузьмин шоколадный вафельный стаканчик.
— Я когда маленькая была, мороженое не очень любила. А вот такие стаканчики могла есть отдельно. Но потом распробовала. Я вообще была выгодным ребёнком. Газировку не пила, икру терпеть не могла. К шоколаду была абсолютно равнодушна.
Кузьмин притянул её ближе, закрылся носом в волосы.
— Ты мой личный наркотик, знаешь? С некоторых пор. Держу тебя в руках и сам себе завидую. Будто поймал солнечного зайчика.
Глава 27
Оставив Лёлю на минуту на улице, Кузьмин забежал в цветочный. Купил рыжие тюльпаны. Похоже, это теперь его любимый оттенок. Яркая медь. Продавщица глянула на него, улыбнулась.
— Девушке?
— Ага!
— Повезло же кому-то!
— Ну, не знаю, как ей… Мне точно повезло!
Выскочил на улицу.
— Это тебе!
Лёля ахнула. Ведь только вчера вечером был букет. А тюльпаны такие нежные!
— Мне? — подняла глаза на Шуру.
— Сейчас у нас праздник. Маленький, но очень важный.
— Какой?
— Уже ровно сутки, как я могу держать тебя за руку.
— Сутки? — Лёля ошарашенно глянула на часы, — Правда ведь, сутки прошли! Шурка, ты волшебник?
— Скажи ещё…
— Что?
— По имени меня назови. Ещё.
— Шууураааа… Мало было ночью? — Лёля смутилась, спрятала счастливое лицо ему на грудь.
— Лёееля моя. Мне всегда мало. Говорю же — наркотик.
— Доктор, вы не увлекайтесь лекарственными средствами. Они вызывают привыкание.
— Поздно, больная, поздно.
Смеясь и дурачась, будто им по двадцать лет, добрались до дома. Во дворе Кузьмин остановился.
— У тебя есть время, чтобы подумать, нужен ли я тебе. Со стадом тараканов, ненормальным графиком работы и двенадцатилетней дочерью.
— Ты всё перечислил? Или ещё что-то на потом оставил?
— Ну, я умолчал о том, что я единственный ребёнок у своих родителей. Вожу мотоцикл. Зимой катаюсь на горных лыжах. Плавать умею хорошо, но не люблю. И не ем варёный лук. Может быть есть ещё что-то. Ушла же от меня жена, — Кузьмин перечислил всё это с самым серьёзным лицом.
— Ты даёшь мне время?
— Конечно, — Александр ни на шутку испугался, что вот сейчас Лёля возьмёт и воспользуется его предложением.
— И сколько? — Склодовская прищурилась и наклонилась голову. Разглядывала. Испытывала.
— Столько, сколько нужно, — Кузьмин опустил голову, но её руку не выпустил. Держался, как за якорь. Если сейчас её пальцы выскользнут из его ладони, он не знает, что делать.
— Ты такой терпеливый? Или ответственность перекладываешь? — продолжала сверлить его взглядом Лёля.
Он поднял глаза. Разглядывал её лицо. Искал хоть намёк на решение.
— Я терпеливый, наверное. Ответственность на мне. За каждое слово и действие. Черт, Лёль, со мной первый раз в жизни такое! Чтобы один раз увидеть и понять, что я не хочу, не могу отпустить тебя!
— Понимаю. Мне не нужно время.
Кузьмин замер.
— Мне не нужно время, Шур, совсем не нужно. Хотя это, конечно, безумие чистой воды. Но, знаешь, раз уж пошла такая пьянка, я тоже дам тебе шанс. И время. Ей богу, Шур, дам время. Реши, нужна ли тебе дефектная учительница. У меня тоже куча тараканов. Я боюсь скорости. Работа у меня дурная, но любимая. Круглосуточная. У родителей я тоже одна. И мой папа контр-адмирал. Я не смогла родить три из четырёх раз. И один раз не спасла свою девочку. И я никогда и никому не дам вытирать об себя ноги. Нужен тебе весь этот букет? — Лёля проговорила всё это быстро, захлебываясь эмоциями и подступающими слезами.
Заплакать она не успела. Сцеловав первые слезы, Александр прижал её к себе очень крепко.
— Мне папа в детстве говорил, что если поймать солнечного зайчика, то желание исполнится. Слышишь, счастье моё рыжее? Ты — моё желание. И не нужен мне шанс. Не плачь, пожалуйста. Поедем салют смотреть?
Глава 28
У Кузьмина был коварный план. Заманить Лёлю к себе домой. Это, наверное, инстинкт, не отмерший ещё с доисторических времен. Хватать свою женщину и тащить в пещеру. К очагу. На шкуры.
Окна его квартиры выходили на бывшее Ходынское поле, ныне застроенное домами. Но вид это никак не испортило. И салют с балкона был виден как минимум с шести точек.
Александру очень хотелось оказаться дома вместе с Лёлей. Было страшновато, но интересно, как она среагирует на его жилище.
Пока ехали, ему вдруг вспомнилась фраза из "Триумфальной арки" Ремарка. Она всплыла в памяти сразу по-немецки: "Frauen sollten entweder vergöttert oder verlassen werden. Alles andere ist eine Lüge." (Женщин следует либо боготворить, либо оставлять. Все прочее — ложь.)
Кузьмин очень старался не врать себе самому. Почти ничего не зная о ней, он боготворил эту прекрасную женщину.
Лёля крепко сжала мужскую ладонь. Страшно ли ей? Немного. С большой высоты всегда больно падать. Эту истину она
