Глава 12. Даниил. Спасаешь сына - спаси и дочку.
- Вообще-то я к вам не собиралась, - спокойно говорит мне Юлия, а сама смотрит испытующе, словно в зрачки встроен рентгеновский аппарат. Терпеть не могу, когда она так подводит глаза: взгляд сразу становится таким стервозным. Что она во мне ищет, чего хочет? Я понимаю: что-то случилось.
- Просто зарулила в другом направлении. Ноги свернули не туда.
- То есть ты куда-то шла, - догадываюсь я. - Не играй со мной, Апраксина. Куда намыливалась-то изначально? На работе что-то стряслось - да?
- Да бывший достаёт, - морщится Юля. - Не понимаю, с какого перепугу. Больше ничего. Дашь ты мне поработать или нет? Я хотела просто переключиться, сменить обстановку... свежим воздухом подышать.
Она врёт. Врёт и скрывает что-то.
Я думаю сейчас только о Лёве - о том, что, возможно, зря говорил с ним о таких сложных вещах, как со взрослым; я позволил развести себя на откровенность и сам, что уж греха таить, был рад хоть с кем-то поделиться своей несчастной влюблённостью. Лёвина сыновняя любовь утешила меня больше, чем утешила бы любовь какого-то другого ребёнка; всё же Лев был частью Апраксиной, и мне казалось страшно приятным, что, отталкивая меня одной своей частью, она через Лёву словно принимает меня другой.
Но усилием воли мне удаётся переключиться от проблем сына к Апраксинским инсинуациям. Вышла в одном направлении - а ноги принесли сюда? Сейчас поглядим.
Я тихо выхожу в коридор, пользуясь тем, что любовница, ежегодно с завидным постоянством отклоняющая моё предложение пожениться, снова утонула в своих файлах. Роюсь в её модном благоухающем кожаном рюкзачке, который привёз ей из своей последней командировки в Амстердам... извлекаю оттуда всякую женскую хрень и ухмыляюсь - надо же, Апраксина: гигиеническая помада, салфеточки, зеркальце - есть в тебе ещё что-то человеческое! Однако эти романтические мысли, образно говоря, расхохотались мне в лицо: в среднем отделении за молнией я обнаруживаю какие-то бумажонки, которые извлекаю, на свою беду, и сердце у меня рухает в колени, затем взлетая высоко, почти к самому горлу.
Направление на анализы; в первый момент я не понял - мне понадобилось несколько раз вчитаться в выписку, чтобы понять, что в женской консультации Апраксина обсуждала... прерывание десятинедельной беременности.
Десять недель? От кого она может быть беременна? Единственный ли я у неё любовник? Да, скорее всего... Апраксиной всегда было интересно, как это - с другими мужчинами; но страх за своё здоровье оказывался многократно сильнее.
И тогда ребёнок - мой.
Все эти годы мы тщательно предохранялись: хватало Лёвы, мы оба не хотели детей. Но мне удалось припомнить, хоть и с превеликим трудом: как-то раз, два-два с половиной месяца назад, впервые за почти полтора десятка лет, что мы вместе, произошла осечка, которой мы оба не придали значения. Юлия сразу успокоила: как-никак, возраст, ей уже сорок, вероятность естественного наступления беременности крайне мала, скоро и вовсе можно будет отменять презерватив. С пероральных контрацептивов ей пришлось уйти год назад по состоянию здоровья.
Я в ужасе вспомнил вчерашние слова Лёвы: "А если бы у вас с мамой была ещё и дочка? Представляешь, как бы ты её обожал?". Бедная "дочка"; лучшее, что может для неё сделать Апраксина, - не родить, это я тоже понимал. Потому что пройдёт четырнадцать лет - и слезами зальётся уже эта несчастная девочка: почему мама её не любит. И достанет ли у неё Лёвиных мозгов - постичь гниловатую, израненную натуру своей матери; не осудить её, пожалеть, смириться и не требовать невозможного - того, что мать окажется просто не способна ей предоставить?
Мне тогда будет уже шестьдесят четыре... с ума можно сойти. Смогу ли я любить ребёнка настолько, что ему хватит этой любви - и он не станет страдать, что его матери гораздо милее её собственный мир?
Мне вдруг так захотелось отстоять для себя эту девчонку - или нового мальчишку; так захотелось общего с Юлей ребёнка - который тоже, тоже будет любить меня, как Лёва! Не самый здоровый мотив, конечно, - желать любви детей, потому что не можешь получить полноценной любви от их матери. Но если Апраксину ноги принесли сегодня ко мне на дачу - значит, сомневается? Всё ещё не уверена...
Надо попытаться.
Я кладу листки обратно в рюкзачок за молнию; возвращаюсь в гостиную. Апраксина сидит там, смотрит мимо монитора отсутствующим взглядом. И я понимаю, что мне опять надо забыть о себе - и вытаскивать уже троих: Апраксину, Лёву, и этого... который ещё не родился.
Тем временем Апраксина - словно бы между прочим - огорошивает насмешливым признанием:
- Представляешь, бывший таскается не только из-за Лёвы. Говорит, всё обдумал, осознал... "дорос" до меня, по его словам. Милая формулировка - правда же? Ты не растроган?.. Предлагает начать всё заново, на сей раз - полноценный брак. "Ради сына", "не могу выбросить тебя из головы", "давай переиграем, в прошлый раз так по-дурацки всё получилось"...
Она всё время тянет - будто не решается мне что-то сказать. И я теряюсь, зная, что Юлия не совсем предсказуема даже для самой себя. Что, если ради интереса она поддалась - и с Андреем у них уже что-то было?
И тогда эта беременность - от него?
Глава 13. Даниил. Лучший комплимент - и новые игры Апраксиной.
Выходные пролетели в моих попытках завязать с всё более мрачнеющей Юлией разговор; она упорно пресекала все старания вывести её хоть на какую-то откровенность. Говорить больше, чем сказала, она явно не собиралась, - и я сдался до поры до времени. Тем не менее, спать она укладывалась рядом со мной; я обнимал её сзади, клал руку ей на живот, мысленно приободряя того, кто там внутри.
В понедельник предстояло возвращаться к учёбе; я видел, как Лев нервничает, зная, что теперь его взялся подстерегать у гимназии бывший Юлькин муж, и предложил свои услуги:
- Хочешь, заеду за тобой на машине?
Сын, поколебавшись, отказался:
- Нет. Справлюсь сам. Занимайся своими делами. Я и так тебе все выходные похерил.
Меня пугала эта деликатность, совершенно не свойственная прежнему Лёве. Пугало его твёрдое нежелание жить с матерью; никакая работа не шла мне в голову – обоих я старался не выпускать из виду. Одного – чтобы не потонул в подростковом нервном срыве; вторую – чтобы не ломанулась на аборт в необдуманном порыве.
Убедившись, что Юля прочно засела у себя в кабинете между лекциями (на десятиминутной переменке вряд ли сбегаешь на аборт, не так ли?), я на полчасика перекинул все дела на заместителя и примчался к Лёвиной школе к концу уроков. Стоя чуть в стороне, наблюдал, как выходили Лёвины одноклассники; вдруг заметил, что несмелой походкой к школьному крыльцу знаменитой двести тридцать девятой подходит он.
Андрей.
Я затаился, готовый в любую секунду прийти на помощь Льву. Вздрогнул, когда Юлькин бывший окликнул его по имени.
- О-ой! – Лёва одновременно и засмеялся, и застонал; махнул лучшему другу Кириллу – мол, иди. Запрокинул голову и зажмурился – в глаза скользнули лучи майского солнца. Я видел, что его первой реакцией было немедленно удрать домой; но он, должно быть, понимал, что нужно убедить этого человека отстать от него, иного пути нет.
Когда мальчик осознал неизбежность этого разговора, ему, очевидно, вдруг стало жарко; расстёгивая спортивную куртку с драконами, как у Грэйди из «Уличного правосудия», Лева медленно повернулся к Андрею.
- Что вы хотели?
- Ты знаешь, кто я?
- Опять-двадцать пять, - вздохнул сын. – Эти ваши грёбаные загадки. Кажется, неделю назад мы это уже проходили. Отвечаю: не знаю. Я сам себя только начинаю узнавать. Где уж мне до того, чтобы знать других людей. Тем более чужих. На это не претендую.
- Но мама тебе рассказывала обо мне? – упрямо гнул свою линию Андрей. Лева устало промолвил:
