Тирнан: «Почему ты не дома?»
Я закатила глаза, следуя за Габриэллой и Элиасом по лестнице на второй этаж.
Бьянка: «Я не знала, что мне нужно каждый час тебе отчитываться. Я гуляю с друзьями».
Последовала небольшая пауза.
Тирнан: «Это парни?»
Бьянка: «Да. Вся футбольная команда «Святого сердца». Они пригласили меня с ними поиграть…;)»
Я посмеялась про себя, положила телефон в сумку и подскочила к Элиасу и Габриэлле, взяв их под руки.
— Что ты хочешь увидеть в первую очередь? — спросил Элиас. — Наша семья много лет назад пожертвовала этому музею картину Пикассо. Кажется, она находится здесь, за углом. Тебе нравится Пикассо?
У меня остановилось сердце.
Пикассо?
Папа всегда рассказывал о своей коллекции произведений искусства. Сначала он собирал ее, потому что у богатых людей должны иметься дорогие произведения искусства, но, когда я подросла, и это стало моим увлечением, папа начал покупать картины, которые мне нравились. Он всегда говорил, что однажды они станут моими.
Вместо этого он погиб в результате необъяснимого несчастного случая и оставил Аиду, Брэндо и меня в общей сложности ни с чем.
— Да, мне нравится Пикассо, — прошептала я, вслепую следуя за Элиасом по коридорам, пока мы не вошли в большой белый зал, наполненный холодным светом и теплыми, яркими картинами.
Она сразу же бросилась мне в глаза.
Картина, которую папа купил на мой двенадцатый день рождения, всего за несколько месяцев до своей смерти.
«Ребенок с голубем» — одна из ранних картин голубого периода Пикассо, на которой изображена девочка в голубом платье, прижимающая к груди голубя. Папа сказал, что повесит ее в своем кабинете в личном имении Константинов, чтобы я всегда была с ним, даже находясь далеко в Техасе. (Голубой период — термин, используемый для обозначения картин, написанных испанским художником Пабло Пикассо в период с 1901 по 1904 год. В то время он писал по большей части монохромные картины в оттенках голубого и зелёно-голубого с редким добавлением тёплых тонов. — Прим. Пер.)
Ноги сами непроизвольно понесли меня к картине, за мной последовали Габриэлла и Элиас.
Под витиеватой рамой красовалась небольшая золотая табличка с надписью: «Пожертвовано Лейном Константином».
Я поднесла дрожащие пальцы к холодному металлу, как будто прикосновение к его имени могло хотя бы на краткий миг вернуть его мне.
— Это твоя любимая картина? — спросил Элиас, игриво дернув меня за прядь волос. — Ты кажешься потрясенной.
Я отпрянула назад, в легких перехватило дыхание, а рука безвольно повисла в воздухе.
— Да, можно сказать и так. Мой папа называл меня голубкой.
— Это очень мило, — Габриэлла подошла ближе и сжала мое плечо в знак сочувствия. — Ты и правда на нее похожа.
Я усмехнулась, пытаясь рассеять одолевшую меня меланхолию.
— Это пока меня не разозлишь.
Они рассмеялись и на мгновение отвлеклись, за это время я сфотографировала картину на свой телефон. Я могла бы часами стоять здесь и смотреть на полотно, связывающее меня с отцом так же, как украденный медальон, но мои новые друзья хотели идти дальше. Было ясно, что ни один из них не интересуется искусством, но в угоду мне они бродили со мной по музею.
У меня в сумке зажужжал телефон, но я игнорировала его все оставшееся время. Тирнан может и был моим опекуном, но не чертовым сторожем.
Когда мы покинули галерею, окунувшись в ледяной октябрьский вечер, я наконец-то достала телефон и прочитала пять полученных уведомлений.
Тирнан: «Ты меня не забавляешь. С кем ты?»
Тирнан: «Бьянка Бельканте, если не ответишь в ближайшие пять минут, ты будешь наказана».
Тирнан: «Вижу, сегодня ты проявляешь чрезвычайную несознательность. Прекрасно. Я включил отслеживание на твоем телефоне. Через 30 минут Эзра подъедет к Метрополитен-музею. Если ты будешь с кем-то не тем, я ужесточу твое наказание. И, Бьянка, лучше тебе не проверять, на что я способен».
Тирнан: «Ну все. Эзра за тобой не приедет. Я сам приеду. Будь у входа в Метрополитен через двадцать минут».
Ему даже не нужно было дописывать «иначе…», потому что это подразумевалось в самом тоне его сообщений.
Элиас взглянул на исказившую мое лицо гримасу и сочувственно поморщился.
— Все в порядке?
— Нет, — честно ответила я, гнев пронесся внутри меня, как торнадо, поглотив все положительные мысли о Тирнане. — Мой опекун — ревнивый, гиперопекающий придурок, обожающий покомандовать.
Габриэлла рассмеялась.
— Расскажи нам, что ты чувствуешь на самом деле.
Я ей улыбнулась, но уголки моих губ скривились от раздражения. Кем Тирнан себя возомнил? Возможно, мне всего семнадцать, но я уже много лет была вполне самостоятельной. Аида никогда меня не контролировала. Если уж на то пошло, это я контролировала ее и Брэндо. Я отвечала за все, шестидесятилетняя душа в теле подростка. Я никогда не принимала наркотики, не выпила ни глотка спиртного и даже не целовалась с мальчиками, если не считать того случая в раздевалке, когда Куинн Мастерс меня к этому принудил.
Мне не нужно было, чтобы Тирнан обращался со мной, как с ребенком.
Я не хотела, чтобы он так со мной обращался.
Пока я стояла и размышляла, раздражение все нарастало. Строя из себя альфа-самца, Тирнан испортил мне прекрасный день, и теперь мне хотелось испортить его.
В моей голове возникла идея, и на лице блеснула медленная, злобная ухмылка.
— Эй, вы очень торопитесь домой? — спросила я своих новых друзей, копаясь в рюкзаке и пересчитывая пачку сотенных купюр, полученную утром от Тирнана. — Я очень давно мечтала кое-что сделать…
* * *
Было больно.
Невозможно было обойти боль. Татуировка на любой части тела неизбежно причиняла боль, но татуировка, нанесенная на нежную кожу запястья, была особенно болезненной. Какая-то часть меня, затаившаяся в самых глубоких и темных недрах моего существа, возможно, наслаждалась этой сжимающей зубы болью, пронизывающим меня жужжанием, пока не разыгрались нервы, но я научилась хорошо это игнорировать.
Элиас и Габриэлла в знак солидарности сидели рядом со мной и болтали о повседневных школьных сплетнях и предстоящем бале памяти Лейна Константина, а мужчина с крашеным зеленым ирокезом склонился над моим запястьем со своим вибрирующим тату-пистолетом.
Я была несовершеннолетней, но Тирнан дал мне две тысячи долларов наличными, и я пустила их в ход, чтобы убедить сотрудника тату-салона на окраине Верхнего Ист-Сайда сделать мне татуировку. Я также отключила телефон, чтобы этот засранец Тирнан не смог меня найти.
— Вообще-то я должна на него пойти, — призналась я Элиасу, когда он рассказал о бале, который Константины устраивают в Метрополитен-музее в следующем месяце, чтобы вспомнить Лейна в годовщину его смерти.
Он моргнул.
— Правда?
— Да.
Он и Габриэлла обменялись взглядами, а я стиснула зубы от боли. Казалось, что парень почти закончил, но все мое предплечье горело от боли. Капля пота стекала в ухо по краю линии волос.
— Как ты получила приглашение? Не хочу показаться высокомерным, но это одно из самых известных событий в городе. Я думал, ты здесь недавно?
— Да, но я живу в семье МакТирнан, — объяснила я. — Они довольно обеспеченные люди.
Элиас нахмурился, его взгляд расфокусировался, и он углубился в воспоминания.
— МакТирнаны, я определенно о них слышал. Я должен спросить тетю Кэролайн или мою маму. Я измучаюсь, что никак не могу вспомнить, кто они такие.
