Невнятный голос, больше похожий на ломающийся мальчишеский басок, а не на голос взрослого человека, что-то ей эмоционально отвечает по телефону, но Аня перебивает, не дослушав:
— Какая, бл… Черт! Кхм… Какой консилиум? Какая Москва? Он рехнулся совсем?
Голос у трубке уныло угукает.
— Так, ноги в руки и ко мне, — командует Аня, и, не слушая возражения, додавливает голосом, — а если кто-то будет мешать, наберешь меня.
Отключается, выдыхает, разворачивается и пару секунд смотрит на меня так, словно вообще только что увидела, явно вспоминая, о чем мы разговаривали только что, до того, как звонок прервал.
— Так… А! Так вот: на месяц можешь перекантоваться здесь, при отделении есть комната отдыха, но там никто не отдыхает, некому потому что… Персонала мало, условия тут жесткие, сама видела… И да, тебя будут проверять, так что, если что-то есть в прошлом: приводы в полицию, криминал, мелкое воровство и прочее, лучше сразу скажи. Потому что если нароют, то… То тебе придется уйти, и я ничего не смогу сделать.
Мотаю головой, торопливо уверяя, что вообще ничего за мной нет и не было никогда.
Аня кивает.
— Я просто предупреждаю. Главный наш на две недели в командировку умотал, его сейчас заменяют каждый раз новые врачи со всех отделений по очереди, так что постоянному кипишу не удивляйся. Марин Пална за тебя поручилась, так то… Не подведи ее.
— Нет-нет!
— Пошли, покажу фронт работ.
Аня поднимается, и мы идем по отделению. Она рассказывает по процедуре уборки, часам, классам отходов, и прочее. Работы много, но радует, что она довольно однотипная. Тяжелая, но несложная.
— Еще помощь медсестрам, это если больного надо отвезти на анализы или на операцию… Но тут у нас обычно дежурят родители, они сами все делают… Сироты тут не лежат, для них отдельные боксы, мы туда не ходим, там своя епархия… Вопросов лишних не задавать, правил своих не устанавливать. И то, что ты будешь ночевать здесь, тоже вне правил, ты должна это понимать… То есть, все ночные смены твои, чтоб прикрыть. Ночью у нас обычно тихо, но бывает всякое.
Аня все говорит, говорит, шустро топая чуть впереди меня по коридору, а я смотрю на ее бритый затылок, татуировку слева, возле уха, легкие, слегка нервные движения. Интересная девушка. Вроде, обычная, а если приглядеться, то вообще нисколько не простая.
Она поворачивается боком, чтоб что-то показать мне по работе, а я изучаю ее татуировку, графичную, однотонную, стильную очень; длинную шею, красивую, изящную; острую линию подбородка; множество мелких сережек-гвоздиков на ухе… Невероятный профиль… Ее надо писать углем, да… Уголь смягчит остроту и придаст характерность чертам, сделает их менее угловатыми… Потому что есть у меня ощущение, что Аня сейчас мягче выглядит, чем в юности. Наверняка, тогда она состояла из одних углов и иголок, словно ежик… А сейчас в ней нет-нет да и прослеживаются мягкость, плавность, и улыбка такая нежная… И взгляд невероятный… Уголь, да. Определенно, уголь…
— Эй! Ты чего? Заснула? — Аня щелкает перед моим носом пальцами, и я вздрагиваю, приходя в себя. И краснея сразу волной, душно и ярко. Ох, глупая какая, надо же! Задумалась опять, замечталась! Ну куда это годится? Теперь она решит, что я не в себе…
— Ты что? — Аня внимательно смотрит на меня, затем задирает подбородок пальцем, чтоб изучить зрачки, — принимала что-то?
Еще хуже! Не хватало, чтоб она решила, что я наркоманка!
— Нет-нет! — торопливо принимаюсь уверять я, — я просто… Понимаешь… Я… — от неожиданности и шока не могу придумать достойный ответ и выдаю правду, — я просто прикидывала, каким материалом тебя бы писала… Прости, пожалуйста… Со мной бывает… Иногда. Редко очень. Прости…
— Писала? — хмурится Аня, все еще не выпуская моего подбородка из своих неожиданно сильных, цепких пальцев, — художница, что ли?
— Да… Я приехала… Меня пригласил Холодов… Знаешь такого?
Аня мотает отрицательно головой. Ну конечно, если человек далек от мира искусства, то имя Холодова не скажет ровным счетом ничего.
И я начинаю бормотать, стараясь убедить Аню в том, что я нормальная… Ну, насколько может быть нормальным художник…
— Я просто… Он пригласил, а сам уехал… И вернется только через месяц, и то примерно… А мне это время надо где-то жить. И на что-то жить. У меня тут сестра, Лана, Светлана… Но я у нее не могу, у нее малыш больной и муж… Тоже больной… И квартира маленькая, я не хочу стеснять… И потому… Вот…
Аня внимательно выслушивает весь этот бред, затем, помедлив, кивает:
— Художница — это хорошо, конечно… Но вот теперь и я думаю, что ты слишком хлипкая… Не выдержишь. И тонкая душевная организация, опять же…
— Я сильная! — упрямлюсь я, не желая терять шанс из-за собственной глупости, — я справлюсь! Точно-точно!
— Ну ладно… — вздыхает Аня, — тогда переодевайся, работай. Сегодня в палатах мыть не будешь, у тебя санкнижки нет. Пока что лестничные проемы, коридор, санузлы, поняла? И к пациентам не вздумай подходить.
Киваю. Меня прямо все устраивает! Более чем!
— И вот еще что… — Аня задумчиво изучает меня, вздыхает, — блин… Маруся… Как бы тебе сказать помягче… Черт, не была бы ты такой не от мира сего еще! Короче, у нас тут мужиков много, санитары, медбратья, фельдшеры со скорой приезжают иногда, врачи, которые тут дежурят… А ты — девушка… Красивая очень… Короче, будут подбивать клинья. Не ведись. Поняла? Большой и чистой любви тебе тут не предложат, а вот легкий перепихон во время ночного дежурства — за милую душу. Я, конечно, со свечкой стоять не буду, но чисто по-дружески предупреждаю, не ведись, если будут что-то обещать. А то ты такой цветочек невинный…
— Не поведусь, — улыбаюсь горько, ловлю себя на этой непрошенной эмоции и торопливо стираю ее с лица, — на этот счет можешь вообще не волноваться.
— Даже так? — смотрит на меня внимательно Аня, — не цветочек, значит?
— Давно уже нет, — отворачиваюсь я, — и желания попадать под новую подошву не имею.
— Хорошо, — помедлив, кивает Аня, — ну все, вопросов нет если, работай. Мой номер у тебя есть, звони, если что. Вещи свои оставь у сестры, с собой имей только сменную одежду и мыльно-рыльные. Чтоб в комнате отдыха не было эффекта твоего присутствия.
Киваю, иду в сторону комнаты отдыха, чтоб оставить сумку и вещи, а затем звоню Ланке, рассказать, что все отлично.
Сестра, судя по голосу, снова загружена до невозможности, но за меня радуется. Думаю, в основном, потому, что не надо разбираться по моему поводу со своим скотиной-мужем. Я тоже этому рада, и на таких положительных эмоциях работаю примерно полчаса, вливаясь в процесс. По пути знакомлюсь еще с одной санитаркой, пожилой крепкой женщиной, Валентиной Михайловной.
Она ужасно радуется мне, как лишним рукам, на которые можно сгрузить хотя бы часть обязанностей.
Мы еще работаем, потом перекусываем в столовой для персонала и выходим на крылечко на пять минут подышать свежим воздухом.
Наблюдаем, как во двор заезжает здоровенный черный внедорожник, судя по всему, бронированный, весь темный настолько, что за стеклами вообще не различить пассажиров.
Открывается передняя дверь, выпуская высоченного мужчину в костюме, как две капли воды похожего на тех, что караулят возле регистратуры. Мужчина, зорко осматривает окрестности, сканирует нас с Валентиной Михайловной, а затем открывает заднюю дверь, выпуская…
Подростка!
Я с изумлением смотрю на мальчишку, лет двенадцати примерно, высокого, вихрастого, улыбчивого и очень симпатичного, как бывают симпатичны веселые хулиганистые парни. Он в широких джинсах и еще более широкой футболке с ярким принтом, виски выбриты по-модному, взгляд хитрый.
Мальчишка разворачивается к машине, что-то там копошится… И вынимает из черных кожаных недр салона ребенка. Маленькую девочку, судя по виду, едва умеющую ходить, в бежевом нежном платьице и легкой панамке.
Девочка весело улыбается двумя передними зубами, обнимает его за шею, а суровый мужчина тем временем достает из багажника машины стильную бежевую коляску.
