— Малыш, я не могу больше ждать… — сказал он тихо.
— Давай на постели.
— Нет, — он снимал с меня джинсы, — не надо.
Он положил меня на ковер, когда он входил в меня, я, повинуясь страстному желанию оттянуть приближение оргазма, крикнул ему:
— Медленнее, медленнее, я хочу чувствовать тебя!
— Я не могу… — задыхаясь, ответил он, и чем быстрее он проникал внутрь, тем более острым становилось удовольствие, разрешившееся так внезапно у нас обоих, что я услышал его громкий стон и похолодел от страха, это не был стон наслаждения или страдания, это был глухой стон изумления.
Я поднял голову и оглянулся. Крис сидел на полу рядом со мной и рассеянно водил рукой по лицу.
— Что случилось? — спросил я, понимая, что я даже знаю его ответ, я словно уже слышал его и мне не требовалось объяснений.
— Не знаю, но только любовь это совсем не то, что все думают, Тэн.
— Что же это по-твоему?
— Понимаешь, когда Дениз сказала мне, что любовь — это просто как дышать и есть, я подумал, что она слишком недалекая обычная девушка, но честная, когда Мерелин сказала, что любовь — это желание, которое удобнее удовлетворять вдвоем, я знал, что она лжет, потому что она хотела не только этого, а Эмбер никогда не говорила об этом, но один раз она крикнула мне во время нашей ссоры: «Смерть научит тебя любить». Я смеялся над ее словами, чтобы позлить ее еще больше, но она ушла и заперлась от меня. И я решил, что у нее очередной истерический бред и пора звонить ее врачу и отправлять ее от себя подальше, пока она не прирезала меня в постели.
— А теперь? — спросил я, придвинувшись к нему и положив голову ему на руки.
— Сейчас я понимаю, что моя смерть — это ты. — он наклонился и посмотрел мне в глаза так, как смотрят только в шахту, дна которой не видно в темноте. — Скажи, Тэн, ты ведь тоже знаешь, что нам осталось недолго.
Я знал это, но я знал, что ему нельзя говорить этого. Он хотел жить, он не боялся смерти, но он слишком хотел жить, чтобы смириться с тем, что он сам внезапно признал. И я почувствовал как безумно мне жаль его, как я готов сделать то, чего запрещает делать тайна Создателя, предложить себя вместо него, но «ничья душа в последний день не будет принята за чужую душу». Зачем же ты рассек единую нашу душу на двое, зачем, Господи?
8 января 2002
Мы возвращаемся, возвращаемся, чтобы принять все, что нам уготовано вместе. Мой собственный инстинкт самосохранения уступил место бесконечному страху за него. Он спросил меня, зачем я продолжаю вести дневник, и я пошутил, сказал, что хочу, чтобы нам было что почитать лет через двадцать. Я лгал, и он это знал, никаких двадцати лет не будет, и мы никогда не будем читать этот дневник.
Я всегда знал, что они рядом, я знал это, когда видел их в толпе на последнем концерте, я не ошибся. Я ничего не сказал тогда Крису, не хотел, чтобы он пережил тоже, что и я. Но это ничего не меняло.
Мы познакомились с Эдвардом и Эстер, она изъявляла Крису свою глубокую симпатию, а когда узнала, что он певец, а не спортсмен, стала просить, что-нибудь исполнить. Он не раздражался на ее домогательства, напротив, он тихо напел ей несколько отрывков из «Пылающей комнаты», она пришла в восторг. Я смотрел на него и понимал, что он пытается заставить себя держаться так, словно ничего не происходит и возможно он был прав. После обеда мы зашли к Клеману и недвусмысленно попросили его объяснить, где здесь находиться грот, у входа в который весной распускаются красные цветы. Он подумал и посоветовал нам пройти по узкой дороге отходящей от магистрали налево, если, конечно там еще можно будет пробраться после снегопадов. Мы были настроены решительно, Крис хотел увидеть это место, разжечь костер в гроте. Я не собирался его отговаривать. Это не имело смысла. Мы вышли за ворота отеля и пошли в указанном направлении. Снег за поворотом был довольно глубокий, но поворачивать назад мы не думали, когда я едва не соскользнул с выступа, по которому пролегал путь, Крис успел схватить меня за руку, и я заметил: «Ступив за черту, уже не имеет значения куда ты идешь». Это была фраза из фильма «За чертой», присланного мне Джейн. Крис усмехнулся и мы потащились дальше. Мы шли молча, по колено в снегу, не чувствуя холода, лицо Харди сохраняло выражение какой-то отстраненной одержимости. Я старался не смотреть на него. Мы стали взбираться на площадку над тропинкой, и наконец увидели грот. Точнее, обычный вход в пещеру, я сказал себе, что слава Богу, вокруг нет ничьих следов. Мы подошли совсем близко, и я ясно различил внутри отсветы пламени. Я отшатнулся. Крис прижал меня к себе.
— Пошли, — он потянул меня за собой, нагнувшись, чтобы войти. Мне смертельно не хотелось туда входить. Но он тащил меня за собой с упрямством, придавшим ему огромную силу.
Я пригнулся и вошел, там впереди на двух камнях сидели, протягивая руки к огню, те, кто, по мнению всех живущих, уже давно должны были покоиться в могиле или мирно доживать свой век где-нибудь на островах, омываемых теплым течением. Это были Конрад и Хауэр. Последний жестом подозвал нас поближе, Крис шагнул вперед. Я последовал за ним. Мы подошли к огню, и я впервые разглядел их так близко, как это было возможно. Конрад смотрел на нас с улыбкой, и в его синих глаза отражались отблески пламени. Хауэр не поворачивался к нам лицом, но когда он наконец внезапно посмотрел на меня, я ясно осознал, что все, что я так усердно скрывал от самого себя, оказалось сильнее меня, и это была сила, мне неизвестная и чудовищная. Его черные глаза были глазами детектива Хайнца. Конрад достал черный портсигар из кармана пальто, накинутого на плечи, и протянул Харди.
— Закуривайте, это помогает.
Крис взял сигару и стал искать зажигалку, рассеянно и нервно оглядываясь. И в эту минуту я понял, что эти двое в скором времени будут иметь над нами самую страшную власть, какую только может представить себе человек, приговоренный и осознающий, что он обречен.
Крис затягивался и с силой выдыхал дым. Хауэр покачал головой и отвернулся к огню.
— Садитесь, — Конрад указал нам на два камня рядом с костром. Мы сели, ни о чем не спрашивая. Крис протянул мне сигару, наполовину выкуренную с отпечатком его зубов. Я затянулся и задержал дыхание. Табак был крепкий, слишком крепкий. Я выдохнул и уставился в огонь. Мне больше всего на свете тогда хотелось проснуться, но я не просыпался, проходили минуты, а все так же отчетливо ощущал жар костра и видел каждый залом на черном костюме Хауэра. Они были живы и здоровы, они дышали и улыбались, и я ничего не мог с этим поделать.
— Не хотелось, чтобы все так неудачно получилось, — заметил Конрад, закуривая, и его напарник кивнул в подтверждение его слов. — но времени уже почти не осталось.
