— Ну, все, — сказала Анна, — значит уже накувыркались, теперь пыл охлаждают.
Вслед за ними с лестницы спустилась Люсьена.
— Проголодались? — спросила она, — давайте прервитесь, отдохните, я там на стол накрыла.
Люсьена была довольно высокой, очень интересной женщиной, с низким, сильным голосом. Русые волосы были заплетены в толстую косу, которая спускалась почти до пояса.
— Але! Аллигаторы! — крикнула она мужчинам, — хватит барахтаться, идите есть.
Потом все сидели на веранде за большим столом. Елене было очень приятно находиться среди этого шумного и веселого семейства. Именно семейства, потому что они походили на одну дружную семью, где все любили и понимали друг друга. Мужчины после купания были веселы, шутили и постоянно подкалывали один другого. Иногда они перебрасывались фразами, на каком-то языке, видимо иврите, чтобы их никто не понял, пока Люсьена строгим голосом не осадила их.
— Ну, хватит дурачиться! Воспитанные люди не говорят на незнакомом языке, особенно в присутствии дам. Вы от меня задание получили? Вот доедайте и вперед.
Когда мужчины ушли, Лена сказала Люсьене:
— Лихо вы ими командуете!
— Да уж, — усмехнулась Люся, — этими покомандуешь! Просто надо баньку подправить, не мне же этим заниматься. Хотя, как говорится, грех жаловаться. От работы-то они не отлынивают ни дома, ни здесь. А с другой стороны, я в их бизнес не лезу с советами и пожеланиями, так хоть дома покомандовать, но только если ласково и с юмором. Этих упрямцев под каблук не загонишь. Вот у меня есть брат, так тот точно подкаблучник. Попрошу его о чем-нибудь, так пока раскачается, пока с Лелей своей посоветуется, в общем, не дождешься.
Стас — другое дело. Если мой Шура в отъезде, он сам звонит, приходит, спрашивает, что мне надо, чем помочь? Я ему в любое время дня и ночи позвонить могу и, если нужно, сразу прилетит. Были такие случаи. Точно так же и мой Шура для Стаса. Да они никогда друг друга и не просят ни о чем, просто делают все вместе. Мы купили коттедж не обустроенный, одну коробку с крышей. Так Стас пластался тут, как проклятый. А год назад, мой с его территории не вылезал. Что-то они там доделывали, переделывали, корчевали, садили новые деревья. Мы с Аннушкой только успевали еду подносить.
— Вот я и смотрю, что вы как одна семья, — сказала Лена.
— А мы и есть одна семья. И Аннушка, надо сказать, очень хорошо в нее вписалась.
— Люсьена, ваш Александр, ну копия Ален Делон, — с восхищением произнесла журналистка.
— Ой, Леночка, сколько я слез в свое время пролила из-за этого Делона. Еще в школе в него все девчонки влюблены были. Он ведь знает, что красивый и с юности свою красоту берег. Из секции бокса ушел, чтобы ему его фэйс не попортили. Ну и Стас за ним, конечно. Занялись какой-то борьбой. Так, когда Шурик выступал на соревнованиях, зал ломился от нашествия его поклонниц, которые в борьбе разбираются, как кот в яйцах.
Мы с ним начали дружить, как парень с девушкой, только с девятого класса, хотя все время были вчетвером. Так ссорились без конца. И все из-за него. То он в какое-то училище без меня на танцы убежал, то провожать, кого-то пошел, то на вечере в школе других девчонок приглашает. Мне обидно, я вижу, что Стас от Иринки не отходит. А ведь за ним тоже очень много девчонок увивалось. Но это же кремень. Ирка далеко не самая красивая девушка была, но вот для него она была самая, самая.
Я после школы уехала учиться в Тюмень. Поступила в пединститут на иняз, а Шурик вместе со Стасом в нашем городе остались. Ох, уж он до армии-то погулял, мне рассказывали. Я приеду на каникулы он со мной, ну, а коли, ему от меня ничего не откалывается, так как уезжаю, он фестивалит напропалую. Удивляюсь, как ему еще не родил никто.
Правда, когда их забрали в армию, он мне очень часто писал, прощения просил за причиненные мне обиды, а перед дембелем прямо в письме сделал мне предложение. Мы с ним поженились, родили двух ребятишек, а одна из его бывших подружек все равно не давала ему проходу. Каждый день письма писала и на работу ему приносила. Так ведь мы из-за нее чуть не развелись.
— Вот как?
— Да, Лена, было дело. Он и сейчас красавец-мужик, а в молодости был — глаз не оторвать. У меня ребятишки погодки, считай, две беременности подряд. Кормление, пеленки, распашонки, болезни, сама знаешь. Правда, ничего не скажу, он и пеленки стирал, и помогал мне во всем, честно говоря, делал все, что я прикажу.
А мне в то время было не до него. Он ко мне с ласками, а я все отстань, да не хочу. Вот и дождалась. Сыну два года с небольшим было, дочери около годика, когда мне позвонила "доброжелательница" и сообщила, что Шура мой сегодня встречается с женщиной на второй квартире Стаса. Тот был в это время в командировке, но я зашла к нему домой, ключи у меня всегда были, нашла ключ от его второй квартиры, ребятишек оставила с мамой и нагрянула в самый интересный момент.
Дверь ключом открыла, а они и не услышали. Играла музыка и любовь была в самом разгаре. Он был с той самой девицей, которая завалила его письмами. Ну, сама понимаешь мое состояние.
Короче, Стас вернулся, а Шура у него живет. Пришли они оба ко мне, принесли отцовский офицерский ремень, встали на колени и сказали: "Бей, сколько сил есть, только прости". Я их, конечно, выставила и подала на развод. Не жили мы с Шурой три месяца.
Кроме моральной травмы, я еще и физическую испытывала. Т. е. поняла, как много мне Шурка помогал, и без него ни с чем не могла справиться. Правда воду, конечно, они мне таскали и вытаскивали, у меня ведь стирка каждый день. Но, ни на какие уговоры я не поддавалась.
Эти два хитреца обработали сначала мою маму, которая, кстати, очень любила зятя. Потом поговорили с судьей, которая жила в соседнем доме и знала их обоих, как облупленных.
Между прочим, и Стаса, и Шуру все соседки ставили в пример своим мужьям. Мужики не пьют, с детьми все время гуляют, ковры выбивают, белье развешивают, и даже окна моют. Мой, конечно, кое-что из этого и не делал бы, но когда Стас остался один, то тому невольно пришлось всему научиться, и Шурка за компанию.
На суде Шурик заявил, что не под каким предлогом развода мне не даст. Не моргнув глазом, поведал всем, что в последнее время я его, вообще, к телу не подпускала. В общем, и покаялся, и пожалился. Нас тогда, конечно, не развели и дали шесть месяцев на размышление.
Стас показывал своего сына врачам и в Тюмени, и в Москве. Ему сказали, что мальчик заговорит, но для этого ему надо пережить сильное волнение или потрясение. Оболенский очень переживал за сына. Тому пора уже было идти в школу, а т. к. мальчик не говорил, то он даже в садик не ходил.
