Это же так просто — нужно протянуть руку, коснуться этой пробирки, отсчитывающей время, и все. Но рука онемела. Она не двигалась, рука весила многие тонны, неподъемные гири сковали ее движения, а часы были так близко, и сыпался желтый песок с ужасающим шипящим звуком, скатываясь на дно.
Просто протяни руку, возьми их, всего лишь одно движение — и часы перевернутся, время оживет и снова начнет свой отсчет. Потом снова и снова. Ты сможешь делать это бесконечно долго. Переворачивать эту стекляшку и владеть им. Владеть временем. Оно замрет в твоих руках. Такое простое движение — и часы станут ручными, будут повиноваться и подарят столько минут жизни, сколько захочешь, пока не надоест или не устанешь, пока не потеряешь смысл. Ты будешь жить, и миллионы секунд и минут будут помещаться в твоих руках, и тогда ты подаришь их Ей.
Но рука не двигалась с места. Эта чертова рука не шелохнулась, а песок уже кончался. Теперь он почувствовал себя на дне этой прозрачной колбы. Песок доходил ему до шеи, уже до губ, еще мгновение — и все будет кончено. Оставались последние секунды жизни, последние песчинки. Они с грохотом летели с высоты, обрушиваясь на зыбкую гору, в которой он тонул… Это конец…
Вдруг чья-то рука возникла рядом со стеклянными часами. Она схватила их и теперь крепко держала. Но почему-то не переворачивала. Почему? Переверни их! Ну, давай же! Еще есть время!.. Переверни!..
— Зачем? — неожиданно услышал он спокойный голос.
Арина стояла посреди комнаты и держала флакончик таблеток в своей руке… И удивленно на него смотрела. Пот крупными каплями стекал с его лба. Подушка была мокрой, одеяло скомкано. Она снова посмотрела на флакончик, спокойно перевернула его, и оттуда выпала таблетка. Арина улыбнулась, положила ее в рот, запила водой и запрыгнула в кровать.
— Вставай, дурачок! Весь день проспишь! Ну, вставай же!.. Петр! Мой Петр. Вставай, какие глупости тебе снились, пока я была в ванной?
Арина утерла ладонью его лоб и села рядом. Подумав немного, произнесла:
— Ты знаешь — это чудо-таблетки!.. Я первые дни не верила… Ну… не совсем верила, — поправилась она, — но они просто чудо. Я не знала, что за такое короткое время почувствую себя снова такой… просто можно сойти с ума.
Потом опять посмотрела на него и ударила кулаками по его груди.
— Ну, что ты? Давай, вставай! Что ты смотришь так на меня?
А он уставился на нее и не мог вымолвить ни слова. Он опешил. Уже не узнавал ее. Неужели чудеса бывают? Неужели такое возможно? Смотрел и не понимал, видел ее помолодевшее красивое лицо, вспоминая вчерашний день, жуткую гору, вчерашний вечер. Улыбался и молчал, а голова шла кругом…
Глава 4
И только ветер в лицо
Конечно, он не поверил ей. Поверить в такое было трудно, просто невозможно. Такому не было объяснения! Теперь Петр каждый день украдкой вглядывался в ее лицо, в эти глаза, когда Арина брала флакон в руки. В такие минуты ему казалось, что снова слышит этот жуткий звук песка из проклятых часов. Тот шуршал и сносил минуты и часы ее жизни в пустоту. Особенно тяжело было на горе, где трение лыж о снег снова напоминало ему об этом. Он думал, что сошел с ума. И каждое утро смотрел на нее, затаив дыхание. Он искал подтверждение, надеясь на чудесное спасение, но не верил. А таблеток оставалось все меньше и меньше. 27… 25… 23. Волшебных, бесполезных таблеток в стеклянном флаконе, а дальше… Он не знал, что ему думать. Если верить в это, значит жить нужно с верой. Как просто! Верить — и все! Но этого недостаточно! Одной верой не перевернешь время, не излечишься от болезни, которая гложет тело, забирая годы жизни. А ты просто сидишь и веришь… Миллионы верят, но все кончается для них точно так же, как и для прочих. Но если совсем не верить — тогда как жить, за что держаться? А таблеток оставалось всего 23.
Пять дней они провели на этой горе, все эти пять дней он наблюдал, как она прикасалась к заветному флакончику, удлиняя себе жизнь, и не знал, что ему думать. Проще настраиваться на худшее и потом получить невероятное избавление как подарок судьбы. Хуже, если веришь, но потом неожиданно для самого себя оказываешься у края пропасти и понимаешь, что не готов к этому. Лучше готовиться к худшему. Но тогда за что держаться? Каждый день ждать неминуемого исхода, мучиться, бояться? Находиться в плену у дикого страха за нее и за себя. Но третьего не дано. Или закрыть глаза и просто жить, зная, что эта жизнь бесконечна или в конце ждет тебя только счастливый конец, исход, или влачить в страхе жизнь, отравляя ее этим страхом. И сколько будешь еще жить, столько дней, часов, а может быть, лет, будешь бояться и ждать этого конца. Но тогда можно сойти с ума. Уж лучше покончить все сразу… Нет! Этого не будет никогда!
И он вспомнил, сколько весил тот крест, и человека вспомнил, который, знал, куда несет его, но продолжал идти и жить. О чем думал Он в те последние минуты? Застилал ли его разум тот невыносимый ужас, или Он держался за что-то еще?.. Только за свой крест?.. Парадокс…
И еще заметил в эти дни и почувствовал удивительную вещь. Он не узнавал Арину. Словно видел ее впервые или не видел многие годы, а теперь встретился и знакомился заново. Она ему очень нравилась. Нравилась — это не точное определение. Было что-то еще… Арина была интересна ему! Невероятно интересна!
Каждый день на горе, на ее заснеженных дорожках, в кафе или в номере отеля он проводил время с совершенно незнакомым человеком. И когда не задумывался о неминуемом, о том, что ждет ее, когда не жалел, какая-то непреодолимая сила тянула к ней.
Жалость — разрушительна. Она низводит то хрупкое, человеческое к самым простым телесным переживаниям, стирая неуловимое. Наверное, нужно научиться жалеть так, чтобы не разрушать то, что есть. Просто жить, отдавая великую дань этой жалости, но не показывая виду. И не унижать человека, который достоин чего-то большего. А жалость всегда будет где-то рядом, не исчезнет, только пусть она остается со своим двойником — страхом. И пусть эти двое не отравляют жизнь…
— У тебя мозги еще не закипели?! — услышал он ее веселый голос. — О чем мы изволили столько времени так сосредоточенно думать? Сейчас я усну!
А они уже долгое время плелись по дороге, спускаясь с альпийских гор, и теперь прекрасные виды открывались по сторонам: бесконечные зеленые холмы и поля, покрытые травой и кустарниками, маленькие деревушки и замки, крошечные речушки. Солнце ярко освещало дорогу, и Франция расстилалась перед их глазами. Здесь не было зимы. Да и не нужна была здесь эта зима. Только яркое солнце над головой, высокое небо и поля, зеленеющие травой…
— Останови, я сяду за руль! — заявила она.
В последние дни в ней было столько необузданной энергии, что трудно было поверить в какую-то неизлечимую болезнь. Ее настроение, сумасшедшие выходки, катание по самым крутым склонам, взгляд ее синих глаз, которые смотрели на него, когда они оставались в номере — все это не укладывалось в голове. Это был фонтан, который сверкал, низвергаясь фейерверком струй, излучая силу, мощь и дикий восторг. Трудно было не поддаться ее настроению. Арина сходила с ума. Это была женщина…, нет, ребенок, который выдумывал все новые игрушки и развлечения, а он выполнял все ее капризы. Он уже испугался за нее и на пятый день безумия на горе решил спустить ее немного ниже и не рисковать. Арина сходила с ума…
Она и сейчас не унималась. В ней скопилось за долгие годы взрослой и мудрой девочки столько этого затаившегося детства, что теперь радость и безумие переливались через края. А он только смотрел и удивлялся.
— Быстро останови, я сяду за руль, — скомандовала она.
— Но мы едем со скоростью 120 километров в час. Здесь больше нельзя… — возразил он.
И все же пустил ее за руль, а через несколько секунд пожалел об этом. Когда стрелка спидометра приблизилась к 130, он промолчал. Потом она, не раздумывая, достигла 140.
— Это предел, — произнес Петр. — Это уже штраф!
