— Спасибо за совет, — Смоленский опускает рукава рубашки поверх забинтованных рук, — воспользуюсь им обязательно.
Звучало это несколько саркастично.
Когда он поднимается, я тут же отворачиваюсь. Потому что он все это время сидел в расстегнутой рубашке и сейчас я лицезрела то, на что не имела права смотреть — его достаточно рельефный пресс и четкие косые мышцы живота. Правда, даже того, что я успела увидеть, достаточно, чтобы оправдать легкий эксгибиционизм Смоленского — это тело стоит показывать, а не прятать.
Глава 5
Больше всего в жизни я ненавидела ночные поездки и перелеты. Моя шея протестовала против восьмичасового отдыха на откидных креслах — после этого я частенько просыпалась, понимая, что мне заклинило мышцы. На самолет Смоленского я возлагала большие надежды: вроде бы в некоторых частных самолетах я видела на картинках большие и удобные кровати.
Но все мои надежды он разбил крайне быстро.
— В салоне одна кровать, — произносит он, когда я решаю поинтересоваться об этом.
Ну нет, черт! В этот момент мне хочется психануть и лечь посреди взлетной полосы. Не замерзну — поздний вечер в Сочи выдался теплым, небо чистое и ясное, а теплый ветерок дует откуда-то с юга. Я бы так и сделала, не следуй за моей спиной два Цербера Смоленского. Из-за них мне приходится отложить планы прикинуться случайно очутившимся на асфальте аэропорта бревном.
В самолете Смоленский уходит, оставив меня одну. Я кидаю сумочку рядом с креслом, и критически его рассматриваю. Да, оно раскладывается, но оно все равно недостаточно просторное, очень узкое для того, чтобы я расслабилась. Люблю повертеться полчасика перед засыпанием, выискивая удобное положение.
Но альтернативы нет. В постель к Смоленскому я точно не полезу. Я со вздохом падаю на кресло, откидываюсь и закрываю глаза, пытаясь представить, что я уснула на пляжном лежаке.
— Вот это четкая фигня, Тох. Не то, что твои гейские эльфы. — прерывает тишину бормотание. Я устало приоткрываю один глаз. Церберы Смоленского, похоже, режутся в игры.
Плюс дорогих самолетов — то, что там потрясающе низкий уровень шума в салоне. Сейчас этот плюс становится жирным минусом.
— Пошел ты. Мы до двадцатого уровня там докачались, а ты ливаешь. Где я хилера теперь искать буду?
— Ну где-нибудь. Меня уже тошнит от тощей задницы эльфа на весь экран. Лучше дом из кубиков строить…. ты что творишь? Слыш? Тох?! Ты мой дом ломаешь!
— Замолчите, пожалуйста! — издаю стон я, когда они обмениваются ударами, запихнув под задницы телефоны с игрой, — Я пытаюсь заснуть, если честно, а вы мне мешаете.
— Ну простите, — это звучит не сильно вежливо, а скорее саркастично, но конкретно этому мистеру Церберу я готова простить такой тон: именно он, бедняга, краснел, но послушно натирал мои ноги маслом, когда Смоленский заставил их приглядывать за мной. Смелый и послушный мальчик, — вы, Саша, предупреждайте нас. Так-то не видно — просто вы отдыхаете или спать собрались.
И, отвернувшись от меня, этот тип принимается что-то шептать второму. Только даже так я слышу абсолютно каждое слово.
Я тяжко вздыхаю. Поспать, похоже, мне не удастся. Поворачиваюсь к иллюминатору, чтобы посмотреть на огни городов внизу — и какого-то черта шторки на них в этот момент медленно опускаются. Я пораженно моргаю. После меняется освещение салона — становится достаточно темно и… фиолетово. Начинает тихо играть классическая музыка.
— Это Кирилл Владимирович, — поясняет один из Церберов, заметив, как я настороженно смотрю наверх, на лампы, — у него планшет, с которого можно настраивать освещение и включать разную музыку.
— А, — вырывается у меня короткое. Чума просто. Сделать, что ли, фотки? Все от зависти удавятся, а я хоть что-то хорошее вынесу из недельной тусовки с этим человеком.
В телефоне я нахожу несколько непрочитанных сообщений от мамы. Майя на фото выглядит замученной и у меня неприятно колет сердце от этого. Ей сейчас плохо, а с ней рядом из родных только бабушка. Малышка привыкла к ней и очень сильно любит, но она никогда не заменит ей ни мать, ни отца. Я тем более не смогу этого сделать. Я бы подошла максимум на роль плохого папы — потому что вечно пропадаю на работе. «Копи деньги, пока молодая» как то сказал мне один умный человек, поэтому свою молодость и здоровье я решила потратить на впахивание.
После смерти Али я иногда долго думала о том, что, может, стоило бы рассказать Смоленским о том, что у них есть внучка. В конце концов, не сделали бы они ничего плохого ребенку. Это их родная кровь. У Майи, хотя бы, был бы тогда отец — а это уже многого стоит.
Но сейчас ложь зашла уже слишком далеко. Узнай Смоленский о ребенке — и он отоберет его, не оставив нам ни единого шанса встретиться. Майя попадет в незнакомую обстановку к незнакомым людям, будет испуганно плакать и переживать, не понимая, что случилось. Мать точно получит инфаркт — внучку она считает своей дочерью. И я настолько привыкла к девочке, что не представляю без нее жизни.
Я протираю глаз, в котором собирается слеза после страшных картинок, которые я нафантазировала. Потом подозрительно нюхаю руку. Она воняет морепродуктами, которые я ела. Фу, блин.
— Где тут туалет? — интересуюсь я у этих задротов-Церберов. Самый ближний тычет рукой за спину.
— В той стороне. Вы сами найдете или проводить?
— Сама найду. Спасибо, — благодарю я его, поднимаясь. Может, в туалете высплюсь? Он тут наверняка чистый и там не будет слышно, как эти двое истребляют эльфов и что-то строят из кубиков.
Я иду в хвост самолета. Сначала я нахожу душевую комнату и обмираю пораженно, рассматривая ее. Для меня до сих пор остается загадкой куда девается из самолета дерьмо — скидывают ли его во время полета, или сливают в аэропорту?… Теперь я еще буду долго думать — не из душевой ли кабины миллиардера утек тот дождик, который льется на меня сверху.
Я делаю шаг к следующей двери и останавливаюсь, протянув ладонь к ручке.
Кажется, почивальня Смоленского где-то поблизости. Я слышу его тихий голос — он с кем-то разговаривает. Не выдержав, я осторожно и тихо иду в сторону, откуда доносится звук. Мне все время страшно, что ему кто-нибудь донесет о Майе. Если я услышу в его разговоре что-то подозрительное…
Не знаю даже, что буду делать, но что-нибудь придумаю.
* * *
— Мы закрыли эту тему Дарина. Твой бывший может идти на хрен.
Я округляю глаза, понимая, что Смоленский говорит со своей невестой, и о ком — о бывших? Серьезно? По идее, люди вроде него должны ревниво относиться к прошлому невесты.
— Послушай, Кир… — голос Дарины заставляет меня вздрогнуть и подпрыгнуть. Потом до меня доходит, что Смоленский болтает по громкой связи. Я слышу громкий шорох, словно девушка куда-то идет, — сейчас, подожди. Отойду подальше, чтобы твоя мама случайно не подслушала. Всё, я в своей комнате. Послушай, он сказал, что если я не заплачу ему, или с тобой не разведусь и не выйду за него, то он пойдет на телевиденье.
— Пусть валит. Наболтать можно что угодно.
— Да? — голос Дарины звучит так убито, словно она уже в процессе организации своих похорон, — пардон, Кирилл, но именно это я ему и сказала. А он в ответ поржал, и сказал, что обязательно пойдет в суд и потребует ДНК-тест, чтобы доказать всем, что мой ребенок от него.
Что?!
Я едва не падаю. Честное слово, мои ноги в эту секунду становятся ватными, от осознания, ЧТО я сейчас случайно услышала, и чем это мне может грозить. Дарина беременна не от Смоленского. Вот это открытие. И он это знает!
— Дарина, твою мать… — слышу я недовольный голос Смоленского, — надеюсь, ты не на балконе сейчас об этом болтаешь?
— Нет, дурак! Я в ванной комнате. Это шумит вода. Что мне делать? Папа меня просто утопит, если хоть что-то заподозрит. С Андрея станется устроить скандал — больше всего на свете он любит деньги. Он на все пойдет. А папу ты знаешь — он меня вычеркнет из завещания и выгонит на улицу. И получит инфаркт. Он слишком вспыльчивый. А твой отец? Он не закроет глаза на такое! Твоя семья будет меня ненавидеть и они запретят нам общаться. Даже если ты расскажешь им всю правду, что никто никого не обманывал, все равно они не захотят позориться.
