разрисованный непонятно чем альбом…
Здесь все эти годы жила его дочь.
Не то, чтобы они нуждались, но и не шиковали однозначно. И от этого он испытывал неоднозначные чувства.
Они могли бы жить совсем-совсем иначе, не будь она настолько упертой!
Он никогда не думал о том, что у него будут дети, точнее, не размышлял об этом в серьезном ключе. Не визуализировал, не придумал им имена, не фантазировал, на кого они будут похожи. Дети были для него чем-то… иллюзорным. Где-то они безусловно есть, но не у него.
И вот у него теперь есть дочь. Маленькая девочка с серьезным взглядом, которая размышляет совсем как взрослая. Которая в свои годы уже умеет за себя постоять.
Чего только стоит тот ее водяной пистолет!
Поднявшись, он подошел к комоду и взял в руки рамку-коллаж с фотографиями. С десяток мелких карточек, красочно рассказывающих о том, как же они жили все эти четыре года.
Вот Веснушка, слегка осунувшаяся и бледная, но все-таки счастливая, держит в руках розовый сверток возле дверей перинатального центра. Вот она же с коляской, а на следующей держит на руках маленькую дочь, из хохочущего рта которой торчат два нижних зуба.
Она жила и справлялась без него, явно же было трудно, материально наверняка.
Почему нельзя было просто позвонить и все рассказать? Почему?
Он не был настроен агрессивно, может, унылая погода повлияла или он просто устал, но расспросить ее обо всем хотелось. Тем более она вроде бы тоже убрала свои колючки. Отличный момент.
Поставив рамку на место, он вышел из комнаты и пошел на звуки, доносившиеся из кухни.
Она колдовала над разделочной доской, нарезая овощи и не увидела, как он вошел, что дало ему время просто посмотреть на нее не привлекая к себе внимания.
Скучал ли он по ней все эти годы? Он сам не понял, почему вдруг подумал об этом. И понял, что вопрос был поставлен не совсем верно. Скучают, наверное, немного при иных обстоятельствах долгого расставания. Уж точно не как у них. Не когда тебя цинично кинули, сказав, что "мечта сбылась". Быть мечтой неплохо, но точно не такого рода.
Скажем так: он болел. Болел, не видя ее. Всеми нейронами своего, без преувеличения — острого ума, пытался избавиться от навязчивых мыслей. И это получилось, конечно. Не сразу, но ему удалось отпустить то, что было. Удалось найти компромисс с собственным эго. Но где-то там, в глубине его циничной души, для нее было отведено особое место, куда он никого не пускал.
С ней у него все было "особое", начиная с момента знакомства и момента, когда он ее увидел. Не просто как человека, не соседку Веснушку, а женщину.
У них не было свиданий, не было вот этого мужского "вау" при взглядах на нее. Какие "вау" если она буквально росла на его глазах и вообще была не в его притязательном вкусе. Но он хорошо помнил, как в какой-то момент все изменилось. Как неожиданно она внедрилась в его мысли, и он словно сошел с ума. Действительно ощущал себя чокнутым, потому что не мог думать ни о ком другом.
Цели затащить ее в свою постель у него не было, наоборот, он категорически исключал этот факт. Но не потому что она его не привлекала, скорее наоборот. Он действительно словно помешался и в один момент пересек черту… и сразу понял, что ему мало. Что хочет еще. Он даже готов был забрать ее с собой в Америку, а потом ее, влюбленную в него по уши вчерашнюю школьницу, словно подменили…
— Ты здесь? — обернулась она и, кажется, смутилась. — Я не слышала, как ты подошел. Как там Валюша?
— Она играет в какую-то жуткую куклу с большой головой.
— Надеюсь, ты ничего ей не сказал? — в голосе проскользнула тревога.
— Например?
— Ты сам все понимаешь.
Он протиснулся на кухню и опустился напротив нее на диван кухонного уголка. Сцепил пальцы в замок, наблюдая, как подрагивает в ее руках нож.
— Нет, я ничего ей не сказал.
Она сжала губы и скупо кивнула, склонившись над доской так, чтобы он не видел ее лица. Она волновалась, он видел это и понимал абсолютно четко. Да и сам он не чувствовал себя совершенно уверенным, что было ему несвойственно.
Слушая размеренный стук ножа, он осмотрел кухню: маленькая, тесная, с дешевым кухонным гарнитуром из шпона и сдержанной расцветки занавесками на окне. Но что больше всего его поразило, это абсолютная чистота. Ни крошки, ни пятнышка, ни оставленной где-то на подоконнике кружки с забытым пакетиком чая. Именно такой он ее и помнил: аккуратная, чистая, не страдающая вещизмом. Только раньше она точно была более открытой.
— Почему ты переехала именно сюда?
Она подняла на него взгляд и, столкнувшись с айсбергом его внимательных глаз, снова опустила.
— Потому что этот дом в шаговой доступности от детского сада и моей работы.
— Здесь не самый лучший район.
— Нам нравится.
— Я думаю, вам нужно переехать отсюда куда-то в более подходящее место.
Она прекратила резать редис и снова окинула его настороженным взглядом.
— Это еще почему?
— Потому что урна возле дома забита пустыми бутылками и на первом этаже я увидел валяющийся в углу шприц. Здесь небезопасно. Как вообще ребенку можно расти в подобных условиях?
— У нас нормальные условия и я никуда не собираюсь переезжать.
— Все расходы я беру на себя. Подыщем хорошую просторную квартиру, частный детский сад с нормальной охраной и…
— Нам. Нравится. Здесь, — чеканя каждое слово, отрезала она. — И мы никуда отсюда не уедем. С чего ты вообще решил, что я хочу что-то менять в своей жизни? Не хочу, меня все устраивает.
— Да почему ты такая упертая? — сам от себя того не ожидая, взорвался он. — Я пытаюсь, изо всех сил пытаюсь по-хорошему, но ты делаешь невозможное, чтобы все испортить! Я просто хочу принять какое-то участие, помочь.
— А кто тебе сказал, что мы нуждаемся в помощи? Я хорошо
