и протрезвей.
Да я трезвый!
— Спокойной ночи, — слышу за спиной и даже не оборачиваюсь.
Слышу стук женских пяток по ламинату. Беги, девочка. все правильно.
Тимур
Офис кипит. Я с облегчением слежу через стеклянную стену кабинета за Марьей Фёдоровной, которая вот уже два часа дрочит местную бухгалтерию. Вот прямо отрывается человек за весь последний год. За сданные не по форме отчеты, за потерянные накладные, за разный цвет ручек у подписей на документах. Зверюга! И пироги прекрасные печёт. Мы с отцом любили рыбный. Это сколько она уже работает? Больше десятки точно.
Девчонки шныряют между шкафами злые и красные, а я не имею ни малейшего желания вмешиваться. Столичная команда — это моя гордость.
Взгляд скользит на экран телефона, и я уже раз в третий ловлю себя на мысли, что хочу написать Кате. Просто спросить как дела. Идея кажется нелепой и какой-то сопливой чересчур. Можно же все у охраны узнать, но с другой стороны — что в этом такого? Мы не виделись с утра. Они с Демьяном ещё спали, когда я ушёл... Черт, спал ещё после алкоголя так хреново, в мути какой-то.
Решительно беру телефон, печатаю девчонке простое: «Как дела?» и отправляю сообщение… Жду ответа, зажав телефон в ладони. Как школьник, ей Богу! А ответа все нет. Всего за десять минут я успеваю психануть и набрать охране, от которой узнаю, что Катя с сыном гуляют во дворе. Точнее, оба спят в беседке.
Вывожу камеры на экран ноутбука и только после этого успокаиваюсь. Правда спят. Демьян в коляске, а Катя, как кошка, свернувшись калачиком, в обнимку с книгой. Разглядывая няньку даже склоняю голову на бок. «Давай, Киров, ещё слюной клавиатуру закапай!»
— Тимур Сабитович, — без стука залетает ко мне в кабинет испуганная секретарша. — Там со стройки звонили. Леса рухнули. Прямо пополам сложились. Трое рабочих в больницу увезли!
— Да, чтоб тебя, сука!
С чувством припечатываю кулаком по столу, мгновенно понимая, чьих это рук дело. Переживая первую бурю и желание разнести кабинет к чертям, прикрываю глаза, а потом долго выдыхаю.
— Пусть рабочие вызывают ментов, — нахожу в себе силы ответить почти спокойно. — Ещё пару юристов туда отправь, чтобы за работой проследили. Мне нужны две машины с охраной. Возвращай мужиков с обеда. И принеси личные дела тех, кто в больнице.
— Конечно! Хорошо! — Взвизгивает секретарша.
С сожалением отключаю камеры, стараясь игнорировать свербящее в груди желание поехать домой. А не месить вот эту всю грязь! Нужно признать, что на подставах Фролов «сожрал псину». Политический опыт никуда не денешь…
Домой возвращаюсь с раскалывающейся головой и практически твёрдым решением выслать сына из страны, а самому устроить разборки в лучших традициях беспредела. Так быстрее. И, черт возьми, безопаснее! Никто не давал этому уроду права калечить обычных работяг. У двоих сотрясение, а у третьего перелом двух рёбер! И чего ждать дальше?
Но вся моя решительность рушится, когда я захожу в дом и почти нос к носу сталкиваюсь в коридоре с Катей, которая от волос до пояса измазана в детской смеси.
— Демьян снова вырвал, — виновато поясняет она и сдувает с лица прядь волос, потому что в руках держит костюмчик сына. — Я радовалась, что он ест и ест. Наверное, перекормила.
— Понятно… — киваю рассеяно.
— Он в кроватке, присмотрите, пожалуйста, а я быстро в душ.
Обогнув меня, Катя скрывается за дверью ванной и уже из-за неё я слышу крик:
— Руки только помойте!
Усмехнувшись, делаю резкий разворот к лестнице и морщусь от головной боли. Надо было таблетки купить. Массирую виски.
Поднимаюсь в детскую, в которой за сегодняшний день ребята полностью собрали мебель, а Катя успела навести порядок.
Уютненько. Хоть и ничего необычного. Шкаф, кресло, комод с ящиками и странной широкой столешницей, пуфик, ковёр на полу и кроватка.
Словно почувствовав, что не один, сын начинает кряхтеть и пытаться обратить на себя внимание.
Подхожу к бортику люльки и отодвигаю в сторону балдахин. Зачем он нужен пацану? Ну, ей Богу, игрушка для девки!
Демьян, сфокусировав на мне взгляд, вдруг перестаёт дергать ножками и расплывается в улыбке.
Перестаю дышать. Кого я там собирался из страны высылать?
Нет, я не верю, что ребёнок меня узнал. Или узнал? Руки сами тянутся к сыну. Вспоминаю, что не помыл их, как просила Катя. Глажу Демьяна по животику тыльной стороной ладони.
Сын недовольно вскрикивает и начинает сучить ручками, сжатыми в кулачки, словно на меня ругаясь. Да, он очевидно настроился покататься у папки на руках, и вдруг такой облом.
— Ну прости, — начинаю с ним говорить. — Я, ведь, понятия не имею, чего с тобой делать, парень. Подрасти сначала немного, я тебе пельменей сварю или мяч покидаю.
Интересно, а с какого возраста детям можно есть пельмени?!?
— У вас все нормально? — Раздаётся беспокойный голос Кати за моей спиной.
Морщусь от него, почувствовав новый взрыв головной боли. Что ж так громко то а?
И надо вот этой девице подойти к кроватке в этот самый момент и посмотреть мне в лицо.
— Вам так неприятен собственный сын? — Ее голос мгновенно становится ледяным, а взгляд уничтожающим. — Мне вас жаль!
Каждое слово отдаётся в моих висках звоном глухого колокола. И вообще, какого черта второй день подряд какая-то девица отчитывает меня, как щегла?
— У меня был сложный день, — рявкаю в ответ, — зверски болит голова. И ещё, — перевожу дыхание, проглатывая нецензурщину. — Сына я люблю. Понятно?
Катя, приложив пальцы к губам и распахнув свои огромные глазища, кивает.
Я убедителен.
— Вот и славно, — подвожу черту под нашим содержательным общением. — Занимайся.
Киваю на сына и ухожу из детской.
Плохо получается у меня к нему не привязываться. Совсем. И распятый где-то между пробитым сердцем и в усмерть разболевшейся от проблем головой, я снова иду в кабинет. Достаю из бара новую бутылку алкоголя и падаю с ней на диван. Расстегиваю рубашку до ремня и делаю глоток прямо из горла. Не поможет от головы — так отрубит. Как топор.
Катя
Решительно стучу в дверь кабинета Кирова и распахиваю ее.
— Я бы хотела поговорить, — вздергиваю подбородок и стараюсь, чтобы голос звучал уверенно.
— Будь
