Я протягиваю руку. Смотрю мажорке прямо в глаза и, не отпуская, говорю с той искренностью, которая посещает человека только перед смой смертью, когда всё ложное и ненастоящее уходят, открывая сердце и душу такими, какие они есть:
– Максим, я давно хотел сказать: я люблю тебя…
– Саша… Саша… Сашка, ты мне руку сломать задумал! – это мажорка кричит мне в ответ.
Открываю глаза. А? Что? Где я? Мерно гудят турбины. Мы продолжаем спокойный полет в Японию. И только спутница пытается отцепить мои пальцы со своего запястья. Я разжимаю руку и спешно убираю её, пытаясь понять, как вышло, что мы только что были в кабине падающего самолёта, а теперь сидим рядом в пассажирских креслах.
– Ты чего вцепился-то? Приснилось что? – усмехается, как всегда, мажорка.
– Да, – уклончиво говорю я. Не стану же рассказывать, как во сне впервые признался ей в любви. Вот ещё глупости! Такого, как она, легче подальше послать, чем сказать «я тебя люблю». Но мне интересно: отчего вдруг такое приснилось? Я что же, подсознательно уже готов ей признаться? Или, наверное, это чувство все-таки поселилось во мне уже основательно. Но почему авиакатастрофа? Ведь могло присниться и что-то хорошее. Например, как мы лежим с ней на белом песке под пальмой, и слышно, как медленно океанские волны лижут берег.
Максим между тем досадливо потирает запястье правой руки. Ничего, мажорка. Будешь знать, что у меня лапки тоже, не как у паршивого котёнка! А ты-то, наверное, обо мне по-другому и не думаешь. Сама знаешь, какой у меня сильный и мужественный отец. Значит, и я обязательно таким стану, можешь не сомневаться. А вот что из тебя получится, это мы поглядим ещё.
Да, только я почему-то забываю в этот момент, что мажорке уже двадцать пять годков, девушка он взрослая, и в отношении неё скорее «что выросло, то выросло». Но мне всё равно хочется считать её своей… ровесницей, что ли. Не тянет она, мне кажется, на взрослую солидную даму. Иначе бы не вела себя вот так, со своим бесконечным стёбом. С другой стороны, именно это мне в ней больше всего и нравится. Как ни противно в этом признаваться!
Спустя некоторое время стюардесса милым голосом сообщает, что наш самолет совершил посадку в аэропорту Нарита. Это значит, что нам совсем скоро предстоит встреча с тем солидным и донельзя крутым дедушкой, у которого, кажется, старческая деменция, а ещё известно: он – один из богатейших людей Японии. По сравнению с ним даже наши с мажоркой отцы – неопытные мальчишки, чьи финансовые возможности рядом не стоят с возможностями загадочного старикана. Он мне напоминает старого мудрого паука, который давным-давно не обновляет свою паутину, но зорко следит за каждым, кто в неё попадает. Эх, не стать мы нам с Максим его добычей!
Кстати, я опять позабыл, как старикана зовут. Сейчас буду вспоминать, а то неудобно как-то… Вот, точно! Исида Мацунага его величают. А нам как его называть? Господин или сэнсэй? Посмотрим, что его внук Сёдзи скажет. Может быть, за то время, что мы в полете провели, появилась новая информация относительно того, на кой я японскому миллиардеру понадобился? Мы с ним нигде не пересекались. Да и вообще. Я здесь при чем? Ума не приложу. Общался бы с моим отцом, и точка. Видать, деменция ему мозги полощет.
В аэропорту с табличной в руках, на которой были написаны наши имена и фамилии, ожидал молодой мужчина лет около тридцати. Одет он был в безупречный черный костюм-двойку, с зализанными назад волосами и натянутой улыбкой на лице. Он поклонился нам, прижав руки к бедрам, и сказал на ломаном русском языке, что его зовут Накамура (только забыл сказать, это фамилия или имя?), он сотрудник корпорации «Mitsui Industries» и будет нашим сопровождающим. Также сообщил, что прямо сейчас мы едем в гостиницу, а вечером нас ожидает у себя в офисе господин Сёдзи Мацунага.
Мы последовали за ним, попутно передав свои сумки ещё одному японцу, помоложе. Тот не представился и ничего говорить не стал, видимо, по-русски ни бум-бум, поклонился только ещё ниже старшего коллеги и почтительно взял поклажу, посеменив позади. Я решил, что это помощник Накамуры, который настолько бесправен, что ему не доверяют даже с гостями общаться. Как у них тут всё устроено, однако.
И вот я шагаю по японской земле, овеянной множеством легенд и невероятных историй. Вернее, под ногами вылизанный до зеркального блеска пол, и вокруг – сплошные сталь, стекло и пластик, а также сложное для моего понимания сочетание бесконечных надписей. Сплошные иероглифы, перемежающиеся с английскими словами. Всё очень яркое, подсвеченное. У меня от всего этого разнообразия голова кругом, а мажорка ничего. Идет с таким видом, словно для неё Токио – это нечто вроде Самары. Прилетела, посмотрела, ничего особенного не нашла. Ага, каждый день ты сюда летаешь, стервоза. Сама-то наверняка впервые в жизни так далеко от России забралась, а туда же. Делает умное лицо.
Мы выходим из здания терминала, я жадно вдыхаю японский воздух, пытаясь определить, насколько он отличается от московского. Но порассуждать на эту тему не дает мажорка.
– Смотри, смотри! – вдруг хватает меня Максим за плечо, другой рукой показывая куда-то в сторону.
– Что, где? – я шарю глазами по огромному, заполненному людьми и машинами пространству.
– Дирижабль, смотри!
Задираю голову вверх, пытаясь увидеть, в какой точке неба летит огромное, движимое энергией ветра и инертного газа сооружение. Но там ничего, кроме далеких огоньков самолетов, кружащих высоко в небе.
– Да не туда смотришь! – говорит Максим. Кладет мне ладонь на голову и направляет её вниз. – Вон там!
Единственное, что я вижу, как вальяжно вышагивает по газону, переваливаясь с лапы на лапу, здоровенная кошка. Она такая большая не потому, что ест много и стала жирная. Насколько я разбираюсь – она беременная, ей вот-вот рожать, и что она делает на прилегающей к аэропорту территории, непонятно.
– И что? – спрашиваю я Максим.
– Как что? – она тычет пальцем в кошку. – Дирижабль! – и начинает смеяться. Надо мной, естественно. Оба сопровождающие нас японца останавливаются, улыбаются. Впрочем, это выражение на их лицах постоянное, так что непонятно, чему радуются. Шутки у мажорки непросты для понимания, тем более иностранцев.
Глава 16
У меня её шуточки поперёк глотки уже.
– Коза, – беззлобно бормочу я себе под нос, стараясь не улыбаться. Кошка действительно забавная. Пузо у неё такое большое, что по травке волочится. Интересно, сколько у неё там котят? Штук десять, не меньше.
Хорошо, женщины так рожать не умеют. А то представляю себе картину маслом: если бы у моей мамы родился не я один, а десять таких гавриков, что бы делал отец? Удрал от нас, наверное, в ужасе. Как в том анекдоте, когда в роддоме к ожидающему выписки молодому папаше медсестра выносит двух младенцев. «Вас не пугает, что их больше одного?» – Спрашивает. «Нет, что вы!» – Отвечает он. «Отлично! Держите этих, а я пока сбегаю за остальными».
От аэропорта до центра Токио, как я выяснил заранее, 75 километров. Это втрое больше, чем от Шереметьево до кремля – там всего 25. Не знаю, почему у японцев так. Наверное, чтобы шум самолетов не мешал их спокойной жизни. Ну, или просто исторически сложилось. Ведь в 1945 году американцы, помнится, от японской столицы почти ничего не оставили – город очень сильно выгорел из-за бомбардировок. Вот и решили на будущее, что аэропорт, который для любого врага – потенциальная цель, должен быть подальше. Токио, правда, за минувшие десятилетия разросся так, что поглотил и аэропорт, и все его окрестности. Я смотрел по карте: это мегаполис, у которого границы-то не отыскать, они размыты.
Но мне здесь нравится. Всё очень необычное. Архитектура, одежда людей, автомашины, – всё выдает особую культуру, ментальность. Мне даже захотелось пожить тут некоторое время. Присмотреться, проникнуться здешними обычаями, узнать получше людей. Только жаль, это невозможно.
