– Мань, выйди из ступора, – посоветовал спаситель.
– Я не в ступоре, – проворчала Маша, забирая сумку. – И я не Маня.
– А кто это у нас пришёл? – обрадовался за спиной Марии полицейский. – Это ж сам!.. Этот… гражданин Добренко!
Мария Архиповна покосилась на капитана через плечо и ничего не сказала, потому как занята была: рылась в недрах, в которые очень правильный производитель кроме шёлковой подкладки поместил ещё и чёрную дыру, где всё вечно терялось. Саша, то есть спаситель, тоже на боровичка посмотрел и промолчал, хотя ничем таким занят не был, просто стоял.
– Где ты её взял? – проворчала Маша, запустив в сумкино нутро руку едва не по локоть.
– В машине, – спокойно объяснил «гражданин Добренко».
– Она заперта.
– Она не заперта.
– Я её сама запирала.
– Не запирала ты её. Там замка нет.
– А что там есть? – удивилась Мария, крепко сжимая наконец-то найденную визитницу.
– Фуфло, – коротко пояснил Саша. – Пальцем открыть.
– Ясно, – кивнула Маша и отвернулась, подвинув плечом полицейского. – Пропустите, пожалуйста, мне надо позвонить.
– Куда это вы звонить собрались, гражданочка? – подозрительно прищурился капитан.
– Так адвокату, – пожала плечами Мария, пролистала пластиковые странички с карточками и ткнула ногтём в нужную. – Вот.
Полицейский по-черепашьи вытянул шею, почитал, шевеля губами, и, кажется, едва удержался, чтобы не сплюнуть.
– Звонить? – спросила Маша.
– Да ну, – досадливо отмахнулся участковый и вернулся к столу, собирать свои бумаги в папочку.
– Слышь, кэп, а Михалыч-то умер? – Саша сунулся в окно, по-школярски сложив руки на подоконнике.
Предплечья у него были не слишком впечатляющими, без объёма, зато будто перевитые верёвками – жилами и венами. А ладони наоборот здоровыми, все в каких-то узлах.
Тренер такие руки наверняка бы не одобрил.
– Откуда у вас такая информация? – живо обернулся Пётр Александрович.
– Да нет у меня никакой информации. Просто спрашиваю.
– А раз просто спрашиваешь, то…
– Ладно тебе, – миролюбиво протянул Саша. – Свои же все.
– Свои да не свои. Свои адвокатам не звонят, – боровик сердито натянул фуражку. – Час назад ещё жив был ваш Михалыч.
– А его на самом деле отравили или болтают просто?
– Да откуда ж я знаю? – раздражённо огрызнулся полицейский. Он вообще легко выходил из себя, Маша заметила. – Пока экспертиза, пока то-сё. Сейчас его от дырки в башке лечат, а там видно будет.
– Тогда зачем же вы меня допрашивали? – изумилась Маша.
– Не допрашивал, а опрашивал свидетеля, – погрозил ей пальцем-сарделькой капитан и объяснил непонятно: – Знаете ли, у меня тоже начальство с отчётами, – боровичок звонко шлёпнул себя по шее. – Но вот что я вам скажу, уважаемая… – Пётр Александрович озадаченно поскрёб под козырьком кепки, покосился на папку, но открывать её не стал, закончил без уточнений, – гражданка. Если это всё-таки вы с вашим полюбовником Михалыча завалили, то не будет вам никакого снисхождения. Это ясно? Это ясно, – тут же и ответил сам себе. – Всего, значит, хорошего.
– И вам, – от всей души пожелала Маша, задумчиво похлопывая визитницей по раскрытой ладони.
***
Пока Мария со страшным полицейским прощалась, её спаситель, оказывается, успел развить на веранде бурную деятельность, а хозяйка-то ничего и не заметила: ни откуда он притащил плетёный столик с креслами – тёмными, чуть попахивающими плесенью, но вполне приличными. Ни где взял тарелки с ложками-ножами и прочим. Но больше всего Машу поразил хрустальный графин и такие же тяжеловесные, совершенно советские бокалы.
В графине плескалось непонятное.
– Это что? – уточнила Мария.
– Сангрия. Домашняя, – пояснил Саша, не оборачиваясь.
– Из местного портвейна «Три семёрки»? – иронично, ну точно как господин капитан, поинтересовалась Мельге.
– Алла тут ещё передать просила салат, сардельки, – успешно проигнорировав вопрос, отозвался мужчина.
– Почему она меня вечно старается накормить?
– Потому что у тебя вид недокормленный? – предположил Саша.
– А ты у нас, оказывается, никакой не Александр, а самый натуральный Онассис? – решив про колени и бублики на боках не вспоминать, съязвила Мария.
– Кто я?
Кажется, спаситель обиделся всерьёз, даже выпрямился, оставив в покое корзину, из которой тарелки доставал, как кроликов из шляпы.
– Ну не Онассис, а Алексис, – уступила Маша.
– А ты говорила, что у тебя машина немецкая.
– Есть такая, – Мария подумала и уселась в уютно скрипнувшее кресло, подтянув простыню повыше. Почему-то мысль переодеться ей и в голову не пришла. Вернее, пришла, но только теперь, а сейчас куда-то там идти совсем не хотелось. – Моей «японочке» лет… много, в общем. – Мельге приняла протянутый Сашей бокал, понюхала подозрительно. Пахло красным вином, апельсинами и летом. Или солнцем? – Мы её купили, как только деньги появились. Хотя, какие там деньги? Она и тогда уже старушкой была. Я её обожала, честное слово! Потом Павел хотел на свалку сдать, а я не дала. Каждый имеет право на достойную пенсию!
– Это ты сейчас про машину?
Саша, наваливающий на тарелку какую-то совершенно неприличную гору картофельного пюре, покосился на неё как-то странно.
– И что? – ощетинилась Мария.
– Ничего. А немецкая, значит, осталась тому, с задницей?
– Вот твоё какое дело? – без особой злобы огрызнулась Маша, наблюдая, как он к картофельному Эвересту пристраивает две толстенные сардельки. Сардельки и сангрия – кстати, очень даже приличная, в меру сухая, в меру сладкая, почти испанская – это что-то! Почти Коста дель Соль. – Тоже начнёшь пропагандировать, что, мол, надо в суд идти и всё… делить?
– А кто ещё пропагандирует?
– Никто. А я не хочу, у меня гордость есть.
– Гордость – это хорошо, – согласился Саша, пододвигая ближе к ней дивную тарелку. – Ешь.
Мария посмотрела на картофельную гору, на своего спасителя и поставила бокал на стол.
– Спасибо, но я не буду, – сказала решительно. – Понимаю, надо уметь быть благодарной, но я… Я просто ненавижу, когда меня опекают. Это унизительно.
– Почему?
Саша пристроился напротив и принялся уничтожать Кордильеры, которые навалил себе. Маше – Монблан, себе – Кордильеры, всё по-честному.
– Я взрослый человек и со своими трудностями способна справиться сама, – отчеканила госпожа Мельге. – Никто не виноват, что я не догадалась привести сюда… ничего. Но, в конце концов, мы не на Северном полюсе и я…
– А почему ты ничего не привезла с собой? – спокойно, как удав, спросил Саша, методично работая челюстями, даже уши, прижатые краем банданы, чуть заметно ходили в такт.
– Потому что у меня голова была занята совершенно другим!
– Чем?
– Это не имеет значения! – Мария схватила бокал и разом выглотала половину. – Потому что я всё время думала: ну вот как так? Ну как так получилось? Вот мы жили. Сначала просто так жили, это ещё когда учились, потом поженились. И дальше жили. По первому времени трудно было, потом полегче, сейчас совсем хорошо стало. А он мне врал, получается? Всё время? Почему я-то ничего не замечала? Ну ведь ни одной мысли, ни малюсенькой, ни вот такой!
Маша большим пальцем отмерила половину ногтя на мизинце.
– Совсем ничего? – деловито уточнил Саша, подливая ей в бокал.
– Абсолютно, – помотала головой Мария. – Ну, заседания у него в департаменте, с друзьями в баню пошёл, вернулся под утро. Ну, по телефону разговаривает в ванной. Почему бы человеку в ванной не поговорить? Может, звонок срочный? Ну, уволил Ольгу Константиновну, нанял… Никки. Это ведь нормально, правда?
Саша молчал, глядя на неё, даже жевать перестал.
– И вот знаешь, чего я совсем понять не могу? Мы же собирались в Испанию. Я точно знаю, он тоже собирался и точно со мной, я путёвки же сама заказывала! А в это время он в нашей же квартире… Он говорил, что пора бы ребёнка завести. Как так? И вот я думала, думала, думала…
