Полусонный диджей, не напрягаясь, потягивает энергетик, оставляя пульт менять треки самостоятельно. Сейчас, если вдруг запоет Леонтьев, никто не заметит и в том же ритме вся эта нечисть будет качаться из стороны в сторону.
Лучи лазерного стробоскопа ослепляют, но я старательно шарю глазами по присутствующим, пытаясь увидеть хоть какую-нибудь знакомую рожу.
И когда один из таких лучей проходится по полулежачей фигуре в нескольких от меня метрах, я узнаю в ней Матвея.
Меня радует, что я его нашла, но убивает то, что я вижу.
Его голова закинута на высокую спинку дивана.
Он один.
Но то, что здесь тусовалось большое количество человек, свидетельствуют несколько десятков пустых и полупустых стаканов. Валяющиеся бутылки, несколько видов кальянов, полная пепельница окурков и скромная закуска — доказательство, что сегодняшний вечер прошел под девизом «нажраться в хлам».
Я боюсь подходить к нему, потому что мне кажется, что он умер.
Его тело неподвижно и даже в этом затемненном помещении мне видно, что кожные покровы Свирского выглядят синюшно-ненормальными.
У него приоткрыт рот, а на груди брендового бомбера засохли рвотные массы.
Зажимаю обеими руками губы, потому что к горлу подкатывает тошнотворный комок.
Качаю головой как полоумная, до сих пор не осознавая, что с ним это происходит.
И со мной.
Я понимаю, что теряю время, и правильней будет позвать кого-нибудь на помощь, но я подхожу к Матвею и трогаю его за руку.
Чувствую очень слабый пульс и выдыхаю.
Почему он один?
Где все, которые так активно всегда гуляют за его счет и называются друзьями?
— Матвей, Матвей, — аккуратно трясу парня.
Он в отключке.
Опускаю глаза и смотрю на расстёгнутую молнию джинсов и перед глазами вновь всплывают кадры из видео.
Но, черт…
Я здесь не для этого.
Собираю слезы рукавом толстовки и принимаюсь ожесточённее трясти Матвея.
— Матвей, ты меня слышишь? Очнись.
Его тело обездвижено, а голова падает на плечо.
Мне страшно, мерзко и противно, когда в нос ударяют зловонные запахи алкоголя, травы и рвотных масс.
Кручу головой по сторонам, выискивая того, кто смог бы мне помочь.
Вскакиваю, но резкий световой удар бьет по глазам, и я падаю на диван, закрывая лицо руками.
Музыка смолкает.
Громкий топот и вялые женские вскрики заставляют открыть глаза и щурясь, обвести мутным взглядом задымленное помещение.
— Всем оставаться на своих местах. Работает оперативная группа.
17. Юля
— По стеночке, по стеночке, — среди ничего непонимающей молодежи я различаю грубый мужской командный голос.
Я не вижу, кому он принадлежит, но чувствую, что именно он принесет мне проблемы.
— Матвей, да приди ты в себя. Ну же, давай, — с яростью толкаю Свирского в бедро.
— Присаживаемся, товарищи отдыхающие наркоманы и бездельники. Этого пакуем, — совсем рядом доносится до меня этот неприятный голос.
— Матвей, — хнычу и остервенело дергаю парня за рукав.
— Утомился, наверное, бедолага, — слышу над головой и вздрагиваю. — Давай-ка я помогу, милая.
Опасливо поднимаю голову и вижу возвышающегося крупного мужчину лет 55 с усами и заросшим густой щетиной лицом. Его взгляд полон безумия и ненависти, и мне становится невыносимо страшно.
Он наклоняется над Матвеем, а я отползаю по дивану в сторону.
— В отключке, сученыш, — сжав челюсти, говорит трем бойцам в камуфляже.
Мое тело сковывает неподдельным ужасом, когда мужчина несколько раз бьет по щекам Матвея, а потом хватает со стола стакан, на половину заполненный какой-то янтарной жидкостью, и с особым удовольствием плескает в лицо Мота.
— Подъем.
Свирский дергается и начинает кашлять, отплевываясь жидкостью и заваливаясь на бок.
— Сидеть, — шлепок по щеке.
Мужчина хватает Свирского за шкирку и с остервенением припечатывает его обратно к дивану.
Матвей закашливается, обтирая лицо рукавом испачканного бомбера.
Не могу смотреть на весь этот ужас.
Меня трясет мелкой дрожью.
Судорожно втягиваю воздух, которого здесь нет.
У меня всегда так, когда я нервничаю.
Голова начинает кружиться, а перед глазами плывет.
Еще один удар.
— Что, блть… — открывает глаза Матвей и с огромным усилием обводит затуманенным взглядом присутствующих.
Он ничего не понимает, его глаза налиты кровью, и я вижу, насколько ему плохо.
— Проснулся? Доброе утро. А теперь подъем, — мужчина дергает Матвея за шиворот бомбера и стаскивает с дивана, швыряя тело Матвея, как тряпичную игрушку.
— Да что вы творите? — не выдерживаю я. — Не видите, что ему плохо? Ему помощь медицинская нужна, — срываюсь к Матвею, который валяется на полу и надсадно стонет.
— Убери ее, — усатый велит амбалу, у которого в руках оружие и маска на лице. — Защитница хренова.
Меня вздергивают, точно я и не вешу ничего.
— Не трогайте меня! Что вы делаете?
— Сейчас мы гражданину-наркоману в отделении окажем медицинскую помочь, — издевательски скалится мужик, присаживаясь рядом с Матвеем на корточки. — Клизму поставим, а ребята мои всю дурь из него выбьют, правда, мужики? — поднимает лицо к амбалу и ехидно улыбается. — Сука, — грубо хватает Свирского за волосы и приподнимает лицо, из носа которого стекает темная кровь.
Меня тошнит.
— Забираем клиента, — кивает на Мота, брезгливо обтирает кровь о куртку Матвея, встает, с хищным прищуром осматривая притихший танцпол.
Два бугая в спецовке поднимают под руки Свирского под его неразборчивую брань. Я вижу, как из кармана куртки Матвея выпадают два небольшие прозрачные пакетика с белым порошком.
Всё внутри холодеет от понимания происходящего, и я обнимаю себя руками и пытаюсь удержать себя на ногах, чтобы не свалиться в обморок.
— Ооо, да тут у нас 228-ая, мужики, — присвистывает усатый мужик и приседает, разглядывая пакеты, валяющиеся на полу. — Понятых зови.
Он так искренне радуется, будто уже предвкушает, как будет пить из стакана с очередной присвоенной звездочкой.
Боже, Боже…
Что же ты натворил, Матвей?
Я перестаю ощущать всё, кроме обжигающих слез, затопивших мое лицо, когда из внутреннего кармана Матвея извлекают еще несколько таких же пакетов с белым порошком.
— Запротоколируй, Юрич, — усатый кивает непонятно откуда взявшемуся мужчине в очках с чемоданом в руках. — Попал ты, приятель, лет шесть тебе впаяют.
— Я хххочу позвонить мммамме, — трясутся синие губы Матвея. Он слизывает стекающую кровь и закатывает глаза.
— Сейчас всем позвоним, — согласно кивает мужчина, — и маме, и Президенту, и Че Геваре. — Как закончите, пакуйте, — останавливается рядом с бойцом, который закрывает меня своей мощной спиной от Матвея.
— А с девчонкой что? — спрашивает амбал в камуфляже.
Неприятный мужик проходится по мне острым, как пика, взглядом, и на ходу бросает:
— В отделение. Слишком говорливая.
18. Константин
— Доброе утро, — делаю два коротких предупреждающих стука и толкаю дверь с табличкой «Носов Сергей Алексеевич».
— Позволите? — вхожу в довольно просторный кабинет. Профессионально обрисовываю взглядом сначала помещение, а потом, не отыскав ничего интересного, перевожу внимание на мужика в полосатом свитере с густой растительностью на лице и красными уставшими глазами.
Высокие потолки с одиноко свисающей лампочкой, от которой толку, как с козла молока, широкий деревянный обшарпанный подоконник, выкрашенные бледно-голубой эмульсионкой казенные стены, старый потертый линолеум — обычный среднестатистический кабинет государственного следака.
Носов вопросительно смотрит, делая из алюминиевой кружки глоток дешевого кофе, отвратительный запах которого витает по всему периметру помещения.
