Диана Килина - #Сталкер

– Осознаю. И я просил прощения за это, – взгляд тёмный, ни тени раскаяния.

Просто констатация факта: «Виноват. Прощения просил».

Скотина.

– А я не буду прощать, – выплюнула, – Таких как ты ещё в утробе давить надо. Чтобы дышалось легче. Ненавижу тебя, всю оставшуюся жизнь ненавидеть буду.

Отставила чашку на стол. Поднялась.

– Что? Что я с собой делаю? Трахаюсь, как кошка, даже имён не спрашиваю. А кто меня научил этому? Ты! – толкнула в грудь, когда выпрямился, – ТЫ! Хочешь обвинить – вини себя. Не появился бы ты в моей жизни, была бы забитая, как раньше. Сидела бы мышкой дома. А ты научил, спасибо тебе, показал, что верить никому нельзя, но можно хотя бы получать удовольствие от лжи.

– Идиотка! – замахнулся рукой, я сжалась, думала ударит, – Да я же… – обхватил лицо ладонями, притянул к себе, – Да я же всё для тебя сделаю, только попроси. Хочешь, чтобы ушёл – уйду. Хочешь, чтобы пришёл – позови, приду. Хочешь, буду ползать перед тобой на коленях; хочешь убью ради тебя. Только не молчи, говори, чего ты хочешь?! – заорал, опустил руки на плечи, встряхнул.

– Хочешь знать, чего хочу? – распахнула полотенце, сбросила его на пол и осталась голой, – Бери! Секса хочу. Бери, а потом проваливай.

Провизжала так звонко, как будто ногтём по стеклу. Он шагнул назад, уставившись на моё тело сумасшедшими глазами. Потом скривился весь, сжался, медленно пробежался глазами вверх—вниз и шагнул назад ещё раз.

– Дура. Дура, – покачал головой, – Посмотри, что ты с собой сделала. Ты хоть видела себя со стороны?

Я отшатнулась, оттолкнула его и пошла в прихожую, к зеркалу. Щёлкнула выключателем – белый свет залил крошечное помещение. Посмотрела на своё отражение и ахнула.

По всему телу следы – чужие руки. Свежие, старые – синяки, отпечатки пальцев, ладоней. Грудь блестит, будто липкая, грязная. На шее засосы разной давности – жёлтые, красные.

Лицо – маска. Без косметики под глазами пролегли тёмные мешки, губы красные припухшие. Прикрыла рот рукой в ужасе – это не я. Никогда такой не была.

Руслан появился в отражении, встал за спиной. Глаза блестели налитые кровью и слезами.

– Что ты наделала? Как к тебе прикоснуться такой? Самой не противно?

Сказал, как ударил. Пошатнулась, наклонилась, уронив ладони на комод. Опустила голову – спутанные волосы закрыли лицо. Вздохнул за спиной, а потом открыл дверь и вышел. Хлопать не стал, просто тихо прикрыл за собой.

Я подняла глаза на чужую женщину, отражающуюся в зеркале. Вяло улыбнулась – зубы стали жёлтыми. Выпрямилась, но плечи сразу поникли. Приложила руку ко рту, дыхнула – запах такой же, как у того мужика в переулке – гнилостный, мерзкий, отвратительный. К горлу подкатила тошнота – сама себе противна, снова был прав. Еле добежала до унитаза – выворачивало наизнанку пол ночи. Забралась под душ, села на кафельный пол и тёрла себя жёсткой мочалкой, пока кожа не покраснела. Намыливалась и смывала снова, волосы промывала до скрипа. Зубы почистила три раза, постоянно проверяя – воняет или нет.

Воняло. Гнило. Я сгнила изнутри.

Синяки долго не заживали. По пять раз на дню мазала их рассасывающим гелем, а они, как назло, только медленно желтели и зеленели.

Чтобы не видеть, сходила в солярий – немного подзагорела. Отметины остались, но стали не такими заметными.

Приехала мама. Встретила её на автовокзале, улыбнулась, обняла. Вечером долго разговаривали, рассказывала ей всё, лёжа у неё на коленях, как маленькая девочка. Она гладила по волосам и вздыхала.

Знаю мама, знаю. Глупая у тебя выросла дочь.

Мы гуляли по Кадриоргу, фотографируясь в пожелтевшей осенней листве. Купили две шерстяных шляпы с широкими полями – обе чёрные. Улыбались осеннему солнцу.

Я повела её в кафе, когда начался дождь. Было воскресенье – народу не протолкнуться, все укрывались от неожиданного ливня, согреваясь чашкой кофе. Устроились у окна – по стеклу водопадом лилась вода; разговаривали обо всём и ни о чём на свете, потягивая тёплое какао и смакуя шоколадное пирожное с миндалём.

Взгляд лениво прогулялся по помещению, застыл у дальнего столика в углу. Узнала знакомую спину, короткие волоски на затылке. Задержала дыхание, по сердцу резануло – был не один. С девушкой.

Молодая, хорошенькая. Брюнетка – жгучая и яркая. Лицо невинное, улыбчивое, открытое. Он что—то сказал, залилась румянцем – как он любит, я знаю. Поэтому обратил на неё внимание.

Проглотила кусок, вставший в горле. Сморгнула непрошенные слёзы – обидно. Обидно. Больно.

Забыл. Всё—таки забыл. Отпустил.

Проблема в том, что я так и не отпустила.

Она принялась изучать меню, чуть нахмурившись. Повернул голову – показался точёный профиль. Я прикрылась полями шляпы – не нужно, чтобы заметил. Захотелось раствориться в воздухе, стать невидимкой, но именно сейчас природная незаметность так некстати куда—то исчезла.

Девушка что—то сказала, кивнул. Поднялся из—за стола и пошёл к кассе. Я вжалась в сиденье, словно из—под земли донёсся голос матери:

– Божена? Всё в порядке.

– Он здесь, – шепнула, едва дыша.

– Кто? Где? – начала крутить головой, а мне захотелось завыть от досады.

Мама всегда была шумной, громкой. Вот и сейчас слишком высоко произнесла, на нас обернулись. И обернулся он.

Увидел меня, застыл как вкопанный. Нахмурился, посмотрел пристально.

И отвернулся.

Какао перестал быть вкусным. Шоколадное пирожное стало слишком сладким и приторным. Я прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями и улыбнулась маме:

– Никто, мам. Никто. Нет его больше.

Он ушёл первым – так и не сделав заказ. Подошёл к своему столику, что—то сказал спутнице, она поднялась. Приобнял её за талию, и вышел в деревянные двери вместе с остатками моего разбитого сердца.

Снова пришла зима – на этот раз слякотная и пасмурная. Пришлось купить резиновые сапоги с меховой отделкой – привычные кожаные промокали в чвакающей серой жиже. Работала усердно, параллельно собирала браслеты и продавала их в интернете. На рождественской ярмарке арендовала домик на Ратуше – туристы хорошо покупали изделия ручной работы.

В праздничный вечер они прогуливались по площади, попивая глинтвейн, купленный в соседней лавочке. Я сразу узнала – и её, и его.