А я, Дю Геклен, чего я хочу? Уже и не знаю. Я знаю, что девочки любят меня. В день кремации мы как-то сплотились, мы держали друг друга за руки, и первый раз в жизни я почувствовала, что мы все трое — одно целое. Мне понравилась такая арифметика. Теперь мне надо учиться любви. Любви с мужчиной.
Филипп уехал, и настал ее черед хранить молчание. Уезжая, он сказал: «Я буду ждать тебя, Жозефина, я никуда не спешу», — и нежно ее поцеловал, отводя пряди волос, как убирают волосы с лица утопленницы.
«Я буду ждать тебя…»
Она не знала, умеет ли еще плавать.
Дю Геклен заметил, что она в кроссовках, и залаял. Она улыбнулась. Он поднялся с грацией тюленя на ледяном торосе.
— Слушай, ты правда какой жирный стал! Надо двигаться!
Два месяца не бегал, нечего удивляться, что я оброс жирком, казалось, ответил он, потягиваясь.
На этаже Ван ден Броков они встретили даму из агентства, которая показывала квартиру клиентам. «Я бы не захотела переехать в квартиру, где жил убийца, — призналась Жозефина Дю Геклену, — может, их не поставили в известность?» Прочесав озеро в Компьенском лесу, аквалангисты нашли три расчлененных женских тела в мешках для мусора, с камнями в качестве груза. Инспектор Гарибальди рассказал, что у них было два вида жертв: те, которых они убивали обычным путем, и те, которые получали право на «особое обращение». Как Ирис. Они, как правило, подвергались «обработке» со стороны Лефлок-Пиньеля, который потом «дарил» их Ван ден Броку в соответствии с ритуалом очищения, разработанным двумя сообщниками. Ван ден Брок в тюрьме ждал суда. На него завели дело. Уже были проведены очные ставки с крестьянином и девушкой-администратором в гостинице, оба его узнали. Он продолжал все отрицать, уверял, что он всего лишь свидетель, что он не мог помешать смертоносному безумию друга. В тот вечер, когда было совершено преступление, он выскользнул из-под надзора приставленного к нему полицейского и сел в арендованный автомобиль, который был припаркован в пятистах метрах от дома. «Будто бы это не злой умысел!» — возмущалась Жозефина. Более того, свою машину он специально бросил на виду перед домом, чтобы сбить с толку полицейского. Тот ничего не заподозрил. Процесс над Ван ден Броком состоится года через два-три. Придется опять пережить этот кошмар…
Стоял ноябрь. Пахло прелыми листьями. Целый год прошел! Уже год я кружу вокруг этого озера. Год назад я ездила к Ирис в клинику, и она бредила, обвиняла меня в том, что я украла ее книгу, украла ее мужа, украла ее сына. Она тряхнула головой, чтобы отогнать эту мысль, так гармонирующую с черными стволами деревьев, голыми и сиротливыми. Год назад я увидела Антуана в вагоне метро. Это был всего лишь двойник. И еще год назад я, дрожа от холода, обходила вокруг озера в обществе Луки безразличного, Луки равнодушного. Заморосил мелкий дождик, и Жозефина прибавила шаг.
— Вперед, Дю Геклен! Будем играть в салки с каплями дождя…
Она втянула голову в плечи, стала смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться на ветке или торчащем корне, и даже не заметила, что Дю Геклен уже не бежит за ней. Она летела вперед, прижав локти к бокам, работая всем телом, заставляя руки и ноги бороться с волнами, укрепляя сердце новой силой.
Марсель отправлял ей каждую неделю цветы с записочками: «Держись, Жози, держись, мы рядом, мы любим тебя…» Марсель, Жозиана, Младший — моя новая семья, от них можно не ждать удара ножом в сердце…
Потом она остановилась, поискала глазами Дю Геклена и заметила его неподалеку. Он сидел, глядя куда-то за горизонт.
— Дю Геклен! Дю Геклен! Давай! Иди сюда! Что ты там застрял?
Она хлопнула в ладоши, просвистела марш из «Моста через реку Квай»[150], свою любимую мелодию, несколько раз топнула ногой, повторяя: Дю Геклен, Дю Геклен! Он не двигался. Она вернулась, встала рядом с ним на колени и шепнула ему на ухо:
— Ты заболел? Или сердишься?
Он смотрел вдаль. Его ноздри дрожали, и этот трепет означал: «Мне не нравится то, что я вижу, мне не нравится то, что предвещает горизонт». Она привыкла к его переменчивому настроению. У этого пса был взыскательный вкус: он не ел колбасу, пока ее не очистят. Она попыталась урезонить его, потянуть за холку, толкнуть вперед. Он упрямился. Тогда она встала, внимательно оглядела берег, сколько хватало взгляда, и заметила… того самого человека, похожего на спеленатую мумию; он бодрым шагом приближался к ним. Это сколько же она его не видела?
Дю Геклен зарычал. Его глаза превратились в два острых дротика, и Жозефина прошептала: «Он тебе не нравится?» Пес рычал все громче.
Она не успела разгадать ответ: человек уже подошел к ним вплотную. На сей раз он был без шарфов на шее. Довольно приятное лицо, смазливое, отметила Жозефина. Он, видимо, злоупотреблял автозагаром, потому что на шее видны были оранжевые полосы. Плохо размазал, подумала Жозефина, заметив про себя, что в ноябре такой загар выглядит бессмысленным кокетством.
— Это ваш пес? — спросил он, показывая пальцем на Дю Геклена.
— Это мой пес, и он очень красив.
— По-моему, такой эпитет не совсем подходит для Тарзана.
Тарзан? Какое неподходящее имя для собаки с благородным характером! Тарзан, здоровяк в маленьких трусиках, который прыгает с ветки на ветку, испуская истошные крики и пожирая бананы? Прототип доброго дикаря, воссозданный Голливудом и Национальным легионом в защиту благопристойности?[151]
— Его зовут не Тарзан, а Дю Геклен.
— Нет. Я знаю его, и его зовут Тарзан.
— Пойдем, Дю Геклен, нам пора, — приказала Жозефина.
Дю Геклен не тронулся с места.
— Это моя собака, мадам…
— Ничего подобного. Это моя собака.
— Он сбежал примерно полгода назад…
Жозефина смутилась. Именно в это время она нашла Дю Геклена. Не зная, что сказать, она выпалила:
— Не надо было бросать его!
— Я его не бросал. Я отвез его в деревню, где он проводит большую часть времени, и он сбежал.
— А где доказательства, что он ваш? Не было ни татуировки, ни медали с адресом хозяина…
— Я могу найти уйму свидетелей, которые подтвердят, что эта собака принадлежит мне. Он два года прожил у меня в Моншове, улица Пти-Мулен, дом тридцать восемь… Отличный сторожевой пес. Его немного поранили взломщики, он бился как лев, и дом не тронули. Потом стоило ему только появиться, и любой головорез убегал со всех ног!
Жозефина почувствовала, как слезы подступают к глазам.
— Вам все равно, что его так изуродовали!
— Это его профессия — сторожевая собака. Я за это его и выбрал.
— А здесь вы что делаете, раз живете в деревне?
