— Правда? А ты бы простила Говарда? Твои требования и принципы всегда были такими высокими. Ты всегда была очень требовательной, когда дело касалось морали. Так несовременно!.. Нет, Сьюэллен, ты бы никогда не простила его.
— Когда я была моложе, Баффи, когда я только что вышла замуж, — нет. Я думала об этом, и тогда для меня это означало бы конец всего. Я бы никогда с этим не примирилась. Но, став старше, мне кажется, я стала и умнее. Я поняла, что существуют вещи гораздо худшие, и гораздо более важные, чем супружеская неверность. Например, сердце, способное прощать.
— Я не могу! Я пыталась. Я способна чувствовать только ненависть! У меня одно желание — сделать ему больно, так же, как он сделал мне. Мне хочется всадить нож ему в сердце, как можно глубже.
Однако, я уже не знала, так ли это теперь, после стольких месяцев.
— Если бы ты простила, тебе самой было бы легче. Ты живешь с ненавистью в сердце. С ребенком от другого мужчины внутри себя. Что ты собираешься делать с ребенком? — Вопрос прозвучал требовательно. — Тебе необходимо от него избавиться, Баффи!
Несмотря ни на что, ее слова поразили меня. Это были ужасные слова.
— Нет. Я не могу!
— Ты должна!
— Нет, не буду!
— Но почему?
— Он должен мне этого ребенка! За того, которого убил!
— Прекрати так говорить!
— Не прекращу. Это правда! — Я опять перешла на крик, я чувствовала, как во мне закипает злость. — Я не отдам этого ребенка!
— Ну и что ты будешь делать? — спросила она рассудительно. — Если ты не можешь простить Тодда, то должна с ним развестись. Этот брак — просто медленное самоубийство. Это ложь, отвратительная, ужасная, разрушительная ложь. И если ты так хочешь этого ребенка, то должна быть с Гэвином Ротом. Ты должна выйти за него замуж, ведь он — отец ребенка, с которым ты не хочешь расстаться.
Ее логика и рассудительность разозлили меня еще больше.
— Не собираюсь этого делать! — отрезала я.
— Но почему? Этот ребенок, если он родится, тоже имеет свои права. Он имеет право на то, чтобы его любили. Ты любила Гэвина? Ты его любишь?
Да, я любила. Я уже признала это. Я любила его. Можно сказать, что по-своему любила. И какая-то часть меня всегда будет его любить. Не так, как я однажды любила когда-то давно, в другом времени. Но ведь любила? Я кивнула Сьюэллен. Я любила его.
— Ну тогда все очень просто. Если это так, то тебе надо выбрать любовь, а не ненависть, Баффи. — Слова прозвучали знакомо. Гэвин сказал почти то же самое. Сьюэллен продолжала с характерной для нее настойчивостью. — Ты говоришь, что любишь Гэвина. И говоришь, что всю жизнь будешь ненавидеть Тодда. Так нельзя жить. Любить одного, а жить будешь с тем, кого ненавидишь. Это неправильно, даже больше, чем неправильно. Это злокачественная опухоль, которую необходимо удалить. Ради всех вас. Ради Тодда. Ради твоего нерожденного дитя. Ради других твоих детей. Ради себя самой. Так ты сделаешь это, Баффи? Ты предпочтешь любовь ненависти?
И вдруг до меня дошла истина. Нет, я не могу сказать, что вдруг. Она как бы росла во мне… Так же неумолимо, как и тот ребенок, что был во мне. Я все время предпочитала любовь. Но я просто не признавалась себе в этом.
Я не могла быть с Гэвином, потому что моя любовь к нему была как бы второстепенной. И я осталась и была все эти годы рядом с Тоддом не из-за ненависти и чувства мести и не из-за детей, а просто потому, что не могла расстаться со своей огромной любовью, которая была ничуть не слабее, чем всегда. Мое желание не прощать и моя ненависть были наваждением. Но все же самым сильным чувством, которое я испытывала, была моя любовь к Тодду Кингу. Это было наваждением всей моей жизни, которое никогда не умрет.
Гэвин это понимал. Он убеждал меня, но разве он пытался по-настоящему уговорить меня быть с ним? Ведь он, как положено профессиональному психиатру, стремился раскрыть правду для меня самой. Это был истинный подарок любви. Так же, как и ребенок.
И Сьюэллен тоже это знала. Она давила на меня так же сильно, как и Гэвин, своей неумолимой логикой.
— Ты не можешь преподнести Тодду ребенка, если он знает, что не отец ему. Только если ты сначала простишь его. Выбери любовь, Баффи. Выбери любовь.
* * *
Я проводила ее до дверей.
Но на этом разговор не закончился. Иначе это была бы не Сьюэллен.
— Тодду, наверное, пришлось очень много пережить за эти два года. Без твоей любви, чувствуя лишь твою ненависть. Неважно, что он сделал… Возможно то, что сделала ты, еще хуже. И как ты думаешь, сколько еще он сможет это выносить? Почему ты считаешь, что он вынесет и этот удар? А вдруг он уйдет от тебя? Ведь ты можешь потерять его, Баффи. Ты можешь потерять его навсегда.
Я закрыла за ней дверь и прислонилась к косяку спиной, меня всю трясло. Мне никогда в жизни не было так холодно.
Примерно через полчаса Сьюэллен позвонила мне. Она все еще давила на меня, хотя в этом уже не было необходимости.
— Пока я ехала домой, я все время думала о том, что ты мне сказала. Ты только представь, Баффи, просто представь на секунду, каким бы невероятным тебе это ни казалось, что все, что сказал тебе Тодд — это правда. Ведь в жизни случаются самые невероятные вещи, Баффи.
Я всегда доверялась Сьюэллен, почти так же, как доверялась и Тодду. Именно поэтому ее слова показались мне такими страшными. В детстве у нас в ходу было одно выражение: «Не теряй веры, малышка!»
Неужели я потеряла веру?
Наш разговор с Сьюэллен внес еще больше смятения в мою душу, на сердце у меня стало еще тяжелее. Теперь, когда я поняла, что люблю Тодда ничуть не меньше, чем прежде, у меня пропало всякое желание продолжать мстить и мучить его. И в конце концов мне пришлось задать себе вопросы: неужели я уже начала в душе прощать его? И что мне делать с этим ребенком? Должна ли я положить его на алтарь своей нерешительности?
Я пошла на прием по случаю окончания съемок, ожидая, что обстановка там будет соответствовать моему настроению — примерно такой же веселой, как танцы на кладбище. Но я ошиблась. Что-то носилось в воздухе. Неужели это было предчувствие успеха? За последнее время, буквально самое последнее время, я заметила, что на съемочной площадке стал царить дух оптимизма — словно что-то нарастало, какой-то особый энтузиазм. В «Белой Лилии», нашем гадком утенке, на протяжении всего процесса съемок, казалось, обреченном на неудачу, стали постепенно прорисовываться черты очаровательного и красивого дитя. Да, это носилось в воздухе. Сладкий аромат победы… Хотя никто еще ничего не мог сказать наверняка, никто до первого просмотра, своего рода первого выхода в свет, ни в чем не мог быть уверен. Да, все, казалось, было прекрасно, и лица всех присутствующих здесь как бы несли отпечаток этого воодушевления, оно присутствовало здесь, как реальная фигура.
