— Впрочем, можно и упростить для ясности, — продолжал Болшоу.
И упростил. Я слушал внимательно. При всех его недостатках нельзя было не признать, что голова у него работает хорошо. Он обрисовал проблему в общих чертах и сделал это превосходно.
— Теперь смотрите, как я берусь ее разрешить.
Я опять внимательно слушал. И, конечно, мало что понимал. Это было не по моей части — отнюдь. Однако в принципе сам подход был не лишен оригинальности и, судя по тому, что я смог уразуметь, сулил ему в случае удачи меткое и изящное попадание в цель. Я был в восхищении. Я слушал, я восхищался — все это было прекрасно, — но никак не мог смекнуть, куда он гнет.
— Ну-с, а вот с этим… — Болшоу уставил острие карандаша в одну из рубрик, которые заносил на бумагу, пока рассказывал, — с этим мне, думаю, предстоит основательно помучиться.
— Помучиться? — Я вгляделся в бумажку пристальнее, хотя непонятно, какой от этого мог быть прок. И это вы называете помучиться? — ляпнул я необдуманно. — Основательно поработать, и только!
У Болшоу ни один мускул не дрогнул на лице.
— Серьезно? Полагаете, вы бы справились?
Ловко он меня подловил! Я, простота, говорил без всякой задней мысли — он же метил засадить кого-нибудь вместо себя за скучнейшие вычисления. Мне ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия.
— Интересно, — веско проговорил Болшоу, ощупывая меня глазками. И вдруг: — А не согласились бы вы принять участие в моей работе?
Я готов был удавить себя за глупость.
— Охотно, — промямлил я. — Почту за честь.
— Дать вам с собой мои наметки прямо сейчас?
— К-хм… — Я взглянул на него страдальчески, изнывая при мысли, что от работы теперь не отвертеться. В данное время я, к сожалению, занят по горло. — Кажется, осенило! — Довожу рукопись новой книги. — Болшоу смотрел на меня подозрительно, и я для вящей убедительности врал дальше. — Только что получил ее от одного известного критика с чрезвычайно ценными замечаниями. — Разумеется, мисс Иксигрек и не думала возвращать мне рукопись.
Болшоу понимающе покивал головой. Не навредил ли я себе?
Он хладнокровно убрал бумаги. Я вздохнул с облегчением.
— Кстати. — Я решил перевести разговор на другую тему. — Что нового слышно о Симсе?
— Симс благоразумно послушался моего совета и уходит на покой.
Другой спросил бы: «Вам достанется его место, а что — мне?» Я же вперил взгляд в портфель, где покоилась уготованная мне работа, и твердо произнес:
— По-моему, это самое лучшее. Для всех.
На что Болшоу, представьте, отозвался:
— Я намерен подумать о вашей должности.
Это прозвучало, как выдержка из первых бесед господа бога с Адамом. И вселило в меня не менее радужные, чем у прародителя, надежды. Обуреваемый ими, я поехал домой.
Дома я опять позвонил Миртл. Мне сказали, что она пошла на вечеринку. От хандры я весь вечер просидел один-одинешенек.
Глава 2
СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК В ПЬЕСЕ
Новую тактику Миртл я сносил терпеливо. В следующий раз мы провели вечер вдвоем, и ссора не состоялась. Во избежание ссоры я повел Миртл в кино. О Хаксби не было сказано ни слова. Конечно, изображать, что ей и мне очень весело, было невозможно. С каждым днем лицо у Миртл становилось все несчастнее. И каждый раз, наблюдая, как на нее нападает приступ отчаяния, я заключал, что это моя вина — впрочем, если я не додумался бы сам, меня очень быстро привели бы к такому заключению взгляды, которые бросала на меня Миртл.
Пуще всего мы остерегались касаться в разговоре планов, связанных с моим отъездом в Америку. Стоило хотя бы вскользь помянуть при Миртл Роберта, как она сразу уходила в сторону. Я клял Роберта с Томом на чем свет стоит за их беспардонность. Я чувствовал себя обиженным — это не редкость, когда ты поступаешь некрасиво и тебя на этом накроют. Я не знал, как быть.
Когда идешь в театр, то видишь, как на сцене у героев складывается пиковое положение. Что же дальше? Дальше происходит бурное объяснение. Объяснение толкает героев на поступки — кто-нибудь, например, палит из револьвера. И все меняется.
У меня в жизни не так. Изредка наблюдательные друзья указывают мне, что положение-то у меня, если думаться, сложилось пиковое. И что же? Никаких объяснений — ну разве что самое плохонькое, удручающе небурное. Поступки? Смешно говорить. И решительно ничего не меняется. Ах, у меня в жизни все совсем не так, как в пьесе. Чего нет, того нет.
Что я делал в нынешнем своем положении? Старался кое-как перебиться, и больше ничего. Перебиться — какой позор! Это ли поведение, достойное драматической обстановки? Кто угодно сумел бы придумать лучше. Вот вы, например, — разве не могли бы вы предложить мне десяток образцов поведения один другого высоконравственнее, поскольку каждый призван служить — не вам — примером для подражания?
Когда Миртл выходила из самых мрачных пучин отчаяния — а согласитесь, не всякому под силу пребывать там безвылазно, — я утешал ее, как мог. Шаг за шагом я посвящал ее в свои планы, включая и те, что касались ее. Никакого впечатления. Она стала чаще прикладываться к рюмке. Она больше прежнего зачастила на вечеринки. Очень скоро я ясно понял, что она решила видеться со мною реже.
Я не винил ее. На ее месте я постарался бы делать то же самое. Но я был на своем месте и старался этому помешать. Знал я, что это за вечеринки: те самые, на которые ходит Хаксби.
Теперь едва речь заходила о том, чтобы пойти куда-нибудь вместе, как начинались пререкания. Какое бы время я ни предложил, она всегда была занята. Иногда, большей частью в субботу вечером, она сперва назначала мне свидание, а потом его отменяла. Знаете, такое даже в отместку уже слишком. Приведу вам образчик такого диалога и начну со сварливой реплики вашего покорного слуги:
— И куда ты сегодня направляешься?
— Никуда, зайчик.
— Тогда почему нельзя, чтобы мы встретились?
— Потому что мне надо быть дома.
— Что за надобность такая?
— Ко мне придут гости слушать патефон.
— Патефон? — Я знал, что под этим подразумевается. Хаксби и вся эта братия были способны слушать патефон до одури.
— Они могут только сегодня. Прости, зайчик. — Молчание, потом — как кость собаке: — Зато завтра мы с тобой увидимся.
— А куда мне прикажешь девать себя сегодня? — И это в субботний вечер!
Миртл напомнила, что мои друзья из добропорядочной буржуазной компании пригласили меня танцевать. И прибавила, что советует пойти.
— Раз ты со мной не хочешь, я им сказал, что не приду.
