— Точен как часы, — прошептала Миртл.
И правда. Вообще это был неподражаемый ритуал, наше воображение он пленял бесконечно. Вначале само собой напрашивалось то объяснение, что господин женат. Ничуть не бывало. В ответ на мои наводящие вопросы хозяйка выболтала, что он холостяк и живет себе мирно с папенькой и маменькой.
— Почему тогда он на ней не женится? — твердила Миртл.
— А я почем знаю. — Я считал, что Миртл проявляет бестактность, задавая подобный вопрос мне. Хотя при этом сам рассуждал точно так же. К чужим поступкам куда как легко подходить с общепринятой меркой. В самом деле, какого черта он на ней не женится?
Как хозяйка, так и племянница, будь то в глаза или за глаза, никогда не называли господина иначе, как мистер Чиннок. Это был статный, видный мужчина, осанистый, но грузноватый. Приходил он по воскресеньям в костюме волосистого твида, поперек жилета выпущена массивная золотая цепочка, на которой болтался золотой соверен в оправе. В обращении он был медлителен, мягок и исполнен величавого достоинства. Нам с Миртл, по всей видимости, приличествовало предположить, что мистер Чиннок с племянницей удаляются наверх соснуть после воскресного обеда. Судя по звукам, доносящимся оттуда, нам приличествовало, далее, предположить, что спят они беспокойным сном. Мы же, боюсь, судили об их поведении по своему собственному — больше того, мы любили строить догадки, насколько их поведение отличается от нашего. Миртл любила воображать, как племянница при всех обстоятельствах продолжает называть своего друга «мистер Чиннок»: «Ну же, мистер Чиннок!» или «Так, мистер Чиннок, так!» Я помирал со смеху, а Миртл прикидывалась, что понятия не имеет, в чем тут соль. Она косилась на потолок с плутоватой усмешечкой. Одна мысль, что в комнате над нами в этот воскресный день кто-то другой… Чудеса! Покажите мне человека, чтобы сказал, положа руку на сердце, что не понимает меня!
Тот воскресный день, о котором я начал рассказывать, прошел расчудесно, только чересчур быстро. Мы с Миртл стояли в обнимку у балконной двери и смотрели, как внизу, в саду, все растет, распускается, наливается соком, как курится дымок над каждой крышей, и под каждой крышей стоит домик, похожий на наш.
Ровно в полпятого мы услышали, как племянница и мистер Чиннок сходят вниз.
— Я любить буду ве-ечно, — пропела племянница дребезжащим сопрано.
— Самой верной любо-овью, — звучным баритоном вторил ей мистер Чиннок.
— Эхо в горах, — сообщил я Миртл.
— Мистер Чиннок ставит чайник, — сообщила мне Миртл.
Все в этом мире обстояло прекрасно.
Вам, наверно, покажется странным, как мы с Миртл могли считать, что все в мире обстоит прекрасно. Нам следовало думать иначе. Положение было пиковое, а между тем ничего не произошло. Миртл еще более усложнила положение, введя в состав действующих лиц Хаксби. Я ревновал. И все равно ничего не происходило. Загадочным образом мы наслаждались интерлюдией, как будто все у нас по-старому.
Лишь усердно порывшись в памяти, могу я побаловать вас чем-то новеньким. В этот вечер я изменил своим правилам и побывал у Миртл дома.
В доме не было ни души, и она повела меня наверх, к себе в комнату. Очень милая комнатка, обставленная ею по собственному вкусу. С отличающей ее скромностью, она не повесила на стены ни одной своей работы. Преобладали в комнате теплые розоватые тона. На полу — ковер под леопарда, на окнах — темно-красные шторы и кисейные занавески, перехваченные в талии. Мещанство? Допускаю. В чем-то Миртл была мещаночка, и мне, должен сознаться, это нравилось. Комната свидетельствовала о том, что Миртл способна дать себе волю, а такое мне по душе. Что это за человек, если он не способен иной раз махнуть на все рукой и дать себе волю!
Я сел на кровать. Миртл подсела ко мне. Я обнял ее. Бежали минуты.
Внезапно она мягко привалилась ко мне, словно вконец обессилев. Я был сражен. Она как будто растворилась во мне, проникнув в сокровенные глубины моего существа — моя возлюбленная, моя подруга, жена… И вдруг откуда ни возьмись:
«Эдакий, знаете ли, ручной вид!»
«Фу ты, дьявол! — подумал я. — Что я, ума решился? Возлюбленная, подруга? Жена? — Я вскочил с кровати. Ручной!
Миртл в недоумении подняла на меня глаза. Наши взгляды встретились. Короткий миг прозрения — и она прочла мои мысли.
— Нога затекла. — Я потопал ногой.
Миртл ничего не сказала. Она знала — я в этом уверен, — что какая-то сила оттолкнула меня от нее. Я ощущал ее потрясение столь же остро, как то, которое только что пережил сам.
Я протянул руку и погладил ее по голове. Миртл не шелохнулась. Она сидела потупясь и закладывала мелкие складочки на покрывале.
— Проходит? — спросила она небрежно.
— Похоже, что да.
Я смотрел на нее и старался осмыслить, что произошло. Она определенно не обращала на меня внимания. Душистое тепло наполняло комнату, блики света ложились ей на волосы, мерно дышала ее грудь, и все это совершалось помимо меня. Я вдруг соприкоснулся с необъяснимым, с тем, что лежит далеко за пределами круга, где привычно обращаются наши мысли и где мы совершаем поступки по своей воле. Я соприкоснулся с чем-то похожим на инстинкт. И понял, как мало, безнадежно мало влияют на нас наши мысли и наша воля. У истоков всего, что мы делаем, лежит непостижимое…
«Что же удивляться, — думал я, старательно дрыгнув ногой в последний раз, — если мы без конца ведем себя так, что уму непостижимо».
Глава 3
ДВА ДРАМАТИЧЕСКИХ СОБЫТИЯ
Загадочная интерлюдия в наших с Миртл отношениях затянулась. Никакая сила больше не отталкивала меня от нее, ничто больше не предвещало терзаний в будущем. Три недели спустя я сидел в субботу на даче и с легкой душой предвкушал, как завтра приедет она. Время от времени меня посещали сомнения насчет того, где она проведет эту ночь. Но всерьез я не волновался: э, думал я, все равно дела у Хаксби швах.
Стоял дивный майский день. Нас неумолимо несло к разрыву, всю Европу — к неминуемой катастрофе, а на дворе была благодать. Сверкало солнце, по траве скользили медленные тени облаков, приглушая краски маргариток и лютиков. Я разгуливал по лугам, рвал цветы, а главное — предавался размышлениям о том, как мне быть с мисс Иксигрек и моей рукописью.
В такую пору, куда ни кинь взгляд, все вокруг цветет. Еще не совсем распустились кисти на боярышнике, а уже воздух напоен был сладостным благоуханием полевых цветов. Под живыми изгородями смолевки, первоцвет, яснотки раскрывали лепестки навстречу солнцу. У ручья догорали запоздалые крупные калужницы, там и сям по краям канавы попадались редкие баранчики, блеклые и худосочные рядом с яркими лютиками. Я нарвал букет незабудок и дикой зеленовато-золотой резеды. Право, не пора ли мисс Иксигрек кончать раскачиваться! Мне вот-вот уезжать в Америку!
