Я – уверяю Вас, доктор, – существо абсолютно никчемное, бесполезное, социальный ноль, даже и социальный минус пять. Или минус двадцать.
Никогда не делаю ничего общественно полезного, даже и не пытаюсь, и глупо от меня вообще чего-то ждать в этом плане. Неисправимая врушка. Люблю соваться в чужие дела, слушать чужие страшно интересные истории и раздавать идиотские, никому не нужные советы, оказывающиеся еще и вредными. Большая любительница сплетать разных-всяких интриг, бывало, еле себя удерживаю, чтобы не начать прямо сейчас, прямо здесь, из моих слов, из его молчаний, из тонких пальцев, светлых волос, длинных ресниц, взглядов в никуда и ответов из ниоткуда.
Ума у меня палата, воз и маленькая тележка, поэтому выстраивать отношения с мужьями, лучшими подругами, любимыми объектами я не научилась почти за сорок лет, это мне недавно ласково напомнила мама: «Тебе скоро сорок лет», – радостно пропела она. Не так уж и скоро, доктор.
Дети меня спрашивают: а ты правда мне это разрешила или просто вопроса не слышала?
Я иногда (часто, но ненадолго) исправляюсь, и часами с ними разговариваю, и покупаю всяких чудес (любимый способ «откупиться», стыдно), и пытаюсь помочь с физикой, химией и английским – безуспешно, а вот русский язык – мой конек, пишу тестовый ЕГЭ на пять, клянусь.
02.00
Никогда не расспрашивала В. о его работе, потому что:
1) он ведь хирург-онколог и ничего веселого рассказать не мог, и еще я постоянно и суеверно думала: чур меня, чур Господи, и плевалась через плечо, через левое;
2) было стыдно притаскиваться, здоровой, веселой, изобретательно раскрашенной, к нему на дежурства с тем, чтобы украсть его время у тяжелобольных людей;
3) а все равно приходила.
В один из дней я, в уже лично купленном белом, с уклоном в крутой эротизм (и даже в легкое порно) халате, сидела в его кабинете, аааааа, точно! Это был не просто «один из дней», это был редкий день полного отсутствия в городе Олафа, он уехамши в город-герой Москву закупать оборудование для нужд своего производства. Я уж не помню, чего наговорила своей матери, бабушке Лэ, чтобы она взяла ребенка Павла в будний день к себе, а ребенок Лиза с удовольствием осталась дома одна, праздновать свой личный и свободный от семьи вечер.
А я пришла на В-ское дежурство с расчетом на всю ночь, притащила выпеченные пирожки, хозяйка Медной Горы, настроение было расчудесное, на стол со стуком утвердила коньяк и вишневый сок. В. где-то носился, вечерний обход, я его ждала, вся в предпраздничном сверкающем коконе. Не знаю, принимали ли меня из-за перенаселенности Больницы за Настоящую Медсестру (Поглазки), работающую в другом отделении и коротающую длинные зимние (весенние, летние) вечера в теплой компании В., или всем было плевать, или все все знали.
Как говорится: или я ничего не понимаю, или одно из двух. Из трех.
Выпила коньяка, подержав его немного во рту, десны приятно закололо.
В дверь постучали, даже скорее – поскреблись. Я притихла, как мышь под метлой. Тогда дверь отворилась, и в узкую щель просунулась голова. Девичья. Со смешной заколкой-зайцем на пестрой челке:
– Извиняюсь, а доктор В.?.. Не здесь? – Девушка говорила тихо и как-то так грустно, что мой искрящийся счастливый кокон немного надтреснул, и немного ее боли проникло внутрь. Немного.
– Он где-то ходит, по палатам, – объяснила я. Голова помотала отрицательно сама собой:
– Нет, я везде пробежалась, нету и нету, а у Саши опять приступ, и я…
– Давайте мы ему позвоним, доктору В., – предложила я
– Нет-нет, можно ли беспокоить-то доктора, он рассердится. Я подожду тут, ладно? – голова втянулась обратно в коридор.
– Да сейчас я позвоню! – решила Вера сделать доброе дело, настоящий пионер.
– А я Оксана! – как благодарность проговорила девушка. Была она очень-очень худая, кудрявая и в целом напоминала какого-то зверька. Может быть, некрупную доброжелательную, но испуганную собачку.
Дозвонились, В. пришел очень быстро, кивнул девушке, пошел по коридору, она почти побежала за ним, чуть заглядывая в лицо, как некрупная доброжелательная собачка своему хозяину.
Вот с Оксаной, а потом и с ее мужем мы подружились, героические личности – и она и Саша. Саша два года назад заметил, что его родинка на ноге из коричневой стала черной и даже какой-то синей, увеличилась сначала до размера пяти копеек, потом пятидесяти. Потом до рубля. Когда гадкая родинка доросла до двух рублей, Саша, агротехник в деревне Богатое, обратился к врачу. Меланома, сказал чуть позже врач и нехотя пообещал Саше полгода жизни. Саша не принялся рвать на себе волосы и вопрошать: «Ну почему же именно я??!!» – Саша засел за Интернет, зарылся в медицинские справочники. Искал способы увеличить полугодовой срок. Насколько возможно. Оксана, жена, всячески поддерживала. Не отпускала никуда и ни на минуту. Всегда вместе. За два года они лежали в Больнице пятнадцать раз, Саше сделали пять операций на ноге, лазерную абляцию метастазов в печени, месяц назад они вернулись из Москвы, где Саше гамма-ножом убирали метастаз в мозгу. Убрали. Сейчас он ждал очередной операции, поддерживал кровь. Ставил оборону. Укрепления. Без устали, с Оксаной на баррикадах.
В перерывах между лечениями Саша с Оксаной не рыдали друг у друга на плече, а путешествовали. Съездили в Иерусалим. В город Суздаль. В Санкт-Петербург. Пока у Оксаны хватало денег. Пока у Саши хватало сил. Летом жили в палатке на берегу Волги.
Но меланома рвала оборону, крушила укрепления. Саше за две последние недели, проговорила Оксана, очень стало трудно дышать.
Она нас познакомила. Удивительно синие глаза, неожиданно веселые. Умные. Мы много разговаривали, я приезжала к Саше с Оксаной помимо В. и его дежурств, просто к ним.
Я все спрашивала, что принести Саше, что принести Оксане, может быть, что-то нужно? Мне нетрудно, совсем.
Оксана ото всего отказывалась, а Саша, поняв, что мне это важно, попросил японского зеленого чая, специальный сорт.
«Я тебя понимаю, – тихо и с паузами говорил он, – ты хочешь получить столько боли, сколько сможешь унести. Твое счастье такое, дурацкое, хлебай, пока можешь…»
Через три недели он умер, там же, в больнице. Я плакала, а В. меня ругал, что нельзя умирать с каждым больным. Я же не врач, скулила я, я же не врач…
Думаю, я умру где-то между тремя и пятью часами утра, так как самоубийца я неопытная и рассчитать время получится вряд ли.
Обнаружит неладное Олаф – его насторожит беспрецедентный случай звучания полной версии мелодии будильника в его телефоне. Как правило, я перелезаю через спящего Олафа и прекращаю кошмар – приблизительно на пятой секунде.
