подчеркнутая женственность Обах, сигареты, вся эта фривольность, которая ведет к греху. И все же она согласилась приютить ее, ведь Обах была членом клана.
Мы были рады, что Обах стала жить с нами. Она смеялась, дымила сигаретой, заматывала головной платок так неплотно, что были видны ее золотые сережки. Смешивая желтый порошок с водой, она втирала его в кожу, чтобы сделать ее нежнее и мягче. Обах была совсем не похожа на нашу строгую, требовательную маму.
Однажды мы с Махадом украли у Обах сигареты, выкурили их, и нас стошнило. После этого мама велела ей уходить. Не знаю, куда она отправилась тогда, но через несколько месяцев мы узнали от других членов клана, что ее арестовали и обвинили в занятии проституцией. Ее посадили в тюрьму, потом публично выпороли и выслали обратно в Сомали.
Уже из-за того что Обах была одна в стране, саудовцы могли решить, что она проститутка; других доказательств не требовалось. А для режима Сиада Барре одно то, что она уехала из Сомали и стала искать работу за границей, было достаточным основанием, чтобы счесть ее «анти».
Когда отец узнал о том, что случилось с Обах, он пришел в ярость. «Это не ислам! Саудовцы все извратили!» – бушевал он. Отец был мусульманином, но ему претили законы и судебная система Саудовской Аравии, он считал их варварскими. Всякий раз, когда мы слышали о казни или побивании камнями, мама говорила: «Это законы Господа, Его воля. Кто мы такие, чтобы судить о них?» И все же мы знали, что, если саудовец подаст в суд на сомалийца, у последнего не будет никаких шансов.
Презрение отца к саудовцам было всеобъемлющим. 16 сентября 1978 года в Эр-Рияде произошло лунное затмение. Ближе к вечеру стало видно, как темная тень медленно наползает на бледный диск луны. Вдруг кто-то стал колотить к нам в дверь. Я открыла – на пороге стоял сосед. Он спросил, все ли с нами в порядке, ведь сегодня Судный день, когда, согласно Корану, солнце взойдет с запада, моря разольются, мертвые воскреснут, и тогда ангелы Аллаха взвесят наши добродетели и грехи, а потом вознесут хороших людей в рай, а плохих низвергнут в ад.
Хотя сумерки едва наступили, муэдзины воззвали к молитве – не один за другим, как обычно, а одновременно по всему городу. По всей округе поднялись крики. Когда я выглянула за ограду, то увидела, что люди молятся прямо на улице. Мама позвала нас в дом и сказала: «Все молятся. Помолимся и мы».
Небо потемнело. Это был знак! Еще несколько соседей пришли к нам просить простить их за былые обиды и помолиться за них, ведь детские молитвы чаще бывают услышаны. Врата ада распахнулись перед нами. Мы запаниковали. Наконец, уже ночью, домой вернулся папа. «Абех! – бросились мы к нему. – Сегодня Судный день. Попроси маму простить тебя!»
Папа наклонился, обнял нас и спокойно сказал:
– Если вы подойдете к саудовцу и сделаете так, – он громко хлопнул в ладоши у нас перед лицом, – то они подумают, что настал Судный день. Бараны.
– Значит, сегодня не Судный день?
– Луну накрыла тень, – объяснил папа. – Это нормально. Скоро пройдет.
Абех был прав. В день Страшного суда солнце взойдет на западе, но на следующее утро оно было там, где и всегда, огромное и неумолимое. Конец света так и не наступил.
* * *
На верхнем этаже в женской части нашего дома в Эр-Рияде был балкон с навесом и резной решеткой. Оттуда можно было незаметно смотреть на улицу, и мама иногда сидела там часами. Однажды она увидела двух сомалийцев, подходивших к нашему дому. Когда она их узнала, то издала странный звук. Что-то случилось.
Мужчины постучали в дверь. Мама открыла им.
– Я знаю, у вас плохие новости. Что-то с моим сыном?
Они ответили, что да. Моего сводного брата Мухаммеда в Кувейте насмерть сбил грузовик.
Я совсем не помню своего старшего брата, плод загадочного союза мамы с предыдущим, нелюбимым мужем. Мама рассказывала мне о Мухаммеде. Он убил скорпиона, который укусил меня, когда я была совсем маленькой. Но я не помнила ни скорпиона, ни брата, отнесшего меня домой. Мухаммед уехал к отцу в Кувейт, когда мне было года два или три.
Но мама всегда считала его своим будущим спасителем. Она говорила: «Когда я состарюсь, Мухаммед приедет и избавит меня от этой жизни». Узнав о смерти сына, она ушла в свою комнату, и облако горя нависло над нашим домом. Женщины Дхулбаханте приходили к нам, готовили и ухаживали за мамой. Она не плакала, не кричала, просто лежала с разбитым сердцем, неподвижно, как будто в коме. Взрослые говорили нам: «Побудьте сейчас паиньками», – и тогда мы действительно вели себя смирно. Когда отец вернулся из Эфиопии, он тоже ходил вокруг мамы на цыпочках, заботился о ней, называл по имени, держал за руку, пока она не встала с кровати.
Абех решил устраивать политические собрания у нас дома – так он мог больше времени проводить с семьей. Так что теперь к нам приходили от пяти до двадцати мужчин, ели и разговаривали, и так до трех-четырех часов утра. Иногда они приводили с собой жен, которые помогали маме на кухне, но они казались ей чересчур неряшливыми. Маме нужна была поддержка, а мне к тому времени почти исполнилось девять, и я уже могла справиться с домашней работой.
Собрания проходили чуть ли не каждую неделю. Весь день я убиралась и помогала готовить. Махад играл с соседскими детьми, потому что он мальчик, а Хавейя отвлекала меня, потому что была еще маленькой. Это было тяжело, но больше всего я ненавидела мыть посуду – поздно ночью, когда после ужина грязные стаканы и тарелки были везде, где только можно. Чтобы вымыть большие котлы, мне приходилось вставать на коробку, а один из них был таким огромным, что я могла забраться внутрь него. Помню, как мне было обидно и как хотелось спать.
Однажды ночью я поняла, что с меня хватит. Я так устала, что собрала всю посуду и поставила в холодильник, просто спрятала ее. Потом я быстренько прибралась в кухне, чтобы там было все чисто. Рано утром, когда папа встал к молитве и открыл холодильник, чтобы взять стакан холодной воды, гора посуды рухнула на пол. Поднялся невообразимый шум, перебудивший всю округу. Мама ворвалась ко мне в комнату, вытащила меня из кровати и велела вымыть всю посуду до школы.
Я заплакала и сказала, что это несправедливо. Когда я
