руках кубок за победу на соревнованиях по стрельбе из лука. Мне раньше казалось, что Мэл держит на полке это фото из-за награды.
— Ты, на папу-то батон не кроши, — пресекаю я подростковое хамство быстро. Пятьдесят приседаний и больше нет сил дерзить родителям. Но сейчас другой случай. Вытаскиваю осколки из рамки и ставлю её без стекла на место. А эти двое хорошо смотрятся. — Любишь, молодец. Замуж пойдёшь за Волконского?
— Да я с ним слова больше не скажу! — Мэл прижимает сжатый кулак к груди. До увлечения карате, она увлекалась боксом. Несмотря на перчатки, костяшки слегка разбиты.
Сажусь рядом с дочкой на постели и обнимаю кровинушку за крепкие плечи:
— Излишняя гордость стоила нам с твоей мамой шести лет разлуки, — касаюсь губами виска дочери. — Мне безумно жалко, что эти годы моей жизни я просыпался без неё. Мы до сих пор пытаемся наверстать упущенное.
— Дима не любит меня, — и слёзы опять катятся в три ручья по девичьим щекам. — Он Марусю увёз! И цветы ей знаешь какие подарил?
— Они просто друзья, малыш! Я тебе потом как-нибудь расскажу, как они на шухере вместе стояли и мамку нашу спасли. Иди к папе, солнце моё!
Мэл утыкается мне в колени, всхлипывая и шмыгая носом.
Я глажу дочку по густым, светлым, как у матери волосам. Димке всегда нравились рыженькие да шатеночки. А не взяться ли мне за персональный проект «Охмури друга»? Димон всю жизнь от нас живёт особнячком, хотя беспрекословно признаёт меня вожаком. Он гениальный финансист, обходительный, порядочный — всегда женится, если запал на дамочку. Не скачет, как наш аксакал в лучшие годы из постели в постель. Генетика опять же хорошая. Так-с, Мэл шестнадцать, Димону сорок пять. Через два года свадебку сыграем. Разница большая, конечно, но старый конь борозды не портит. Нынешнее шибанутое поколение меня напрягает. Даже из команды никто мне в зятья не видится. Короче, Димона надо брать, пока очередная дива его не прикрутила. Опять же сын у него.
— Я говорил тебе, что в юности серьёзно увлекался хиромантией?
Мэл затихает и садится. Смотрит на меня недоверчиво.
— Хочешь погадаю? — серьёзнее лицо у меня только на совещании в спорткомитете. — Давай руку. Что трёшь-мнёшь там всю дорогу?
Мэл заводит руку с зажатым кулаком за спину.
— Давай погадаю на любовь! Сто процентов гарантия, — склоняю голову набок и пускаю в ход взгляд с поволокой.
Слышу, как вертолёт Руслана идёт на посадку. Взгляд синих глаз Мэлани темнеет. Небеса, да она красотка, когда поплакала и сбросила с себя образ рубахи-парня, в который я её вживил. Встаю и закрываю окно. Возвращаюсь к дочери, сажусь на корточки перед ней и протягиваю руки ладонями вверх.
— Не бойся, малыш! Ворожу, гадаю, порчу сколько себя помню. И у всех всё сбывается.
Мэл вытаскивает одну руку из-за спины и протягивает мне. В холле слышатся голоса, Маруся с Марго на повышенных тонах, три мелкие звезды тоже что-то бухтят. Мэл поглядывает на дверь. Невозможно работать в такой обстановке прорицателем. Сейчас ещё эти архаровцы прилетят. Но папа может всё. Беру в свои лапищи ладошку Мэл. Глажу её, разминаю и вглядываюсь в тонкие линии.
— Ничего себе! — округляю глаза, и Мэл забывает о движухе в холле.
— Что там? — рассматривает дочь свою ладонь, будто впервые видит.
— Ты однолюбка! Это у нас семейное. Вот линия твоего сердца. А вот линия твоего брака! Обычно она начинается с середины, а у тебя сначала жизни. Человек всё время идёт по жизни рядом с тобой. А вот здесь, — тычу я пальцем в пересечении неведомых мне линий. — Вы сходитесь! Давай-ка, теперь припомним, кто знает тебя с рождения. Кроме Руслана. Он в Марусиной ладони прописан чётко.
— Дима? — неуверенно спрашивает Мэл, и глазки её загораются надеждой.
— Точно!
— Но он даже не смотрит на меня!
— Хочешь сделаем его? — хитро улыбаюсь я. — Может ты потом сама не захочешь за него замуж. Когда он будет увиваться за тобой, как пчела за нектарином.
— Хочу! — Мэл протягивает вторую руку и разжимает ладонь. — Чтобы вместе навсегда. Как Руслан и Маруся.
Беру кулон в виде сердца на оборванной серебряной цепочке. Раскрываю его и улыбаюсь. В одной половинке фото Димона, во второй Мэл.
— Хочешь — будет! Цепочку новую тебе куплю, золотую! Сейчас Дима приедет, не выходи пока. Не нужно, чтобы он видел тебя заплаканной. А я пришлю к тебе Есю с Варей. Они мастерицы по всяким женским приблудам. Пусть масочку тебе сделают, волоски причешут. Люблю тебя!
— И я тебя, — Мэл кладёт мне руки на плечи, и мы трёмся носами.
— У меня разбор полётов, пошёл я.
— Иди! — улыбается Мэл.
У неё улыбка Марго, а глаза мои.
— Ты очень красивая, — вытираю я тыльной стороной ладони всё ещё влажные от слёз щёки Мэл.
Голоса раздаются уже совсем рядом:
— Папа сказал, чтобы ты ждала его в кабинете! — Марго конкретно на взводе.
— А мне нужно увидеть Мэл! — Маруся единственная, кто может противостоять матери.
Стук в дверь, и я смотрю на дочь:
— Пустим?
— Да, — кивает она.
— Папа! Ты мне нужен! — молотит в дверь кулаком Маруся.
Подскакиваю и только успеваю повернуть защёлку. Старшая дочь вваливается с Данилой на руках. Последний раз я его видел год назад на дне рождении Димона. С Донателлой у нас не сложились отношения. Не вписывалась она в нашу компанию и всё тут. Руслан её вообще на дух не переносил. И мы перекрестились, когда Димон развёлся с ней. Я несколько раз звал его с сыном в гости, но он всё время отмазывался. А мне так хотелось познакомиться поближе с его отпрыском.
— Улетала с цветами, а вернулась с дитём, — поднимается Мэл с постели и хмуро смотрит на Марусю.
— Дети — цветы жизни! Это букет от Димы, — парирует Маруся и протягивает ей Данилу.
Он цепляется за её шею, но Мэл быстро подходит и берёт малыша на руки:
— У него глазки папины, — умиляется она, а тот морщит нос, собираясь разрыдаться.
Маруся гладит его по плечу, и Даня цепляется за её палец. Она целует его кулачок и обнимает их с Мэл.
— Систер, я
