class="p1">– А как же интуиция?
– Нет, у меня она не работает, – мотает головой Ася.
– Может, тебе так просто кажется? – дергаю ее за капюшон, вынуждая лечь рядом. – Может, ты просто к ней не прислушивалась?
Честно? Если бы неделю назад, мне кто-нибудь сказал, что я буду вести вот такие вот глубоко философские беседы с малознакомой девчонкой, я бы рассмеялся ему в лицо. Потому что душевные поиски и метания – совсем не моя тема. Я материалист и живу настоящим. Все эфемерное и недоказанное волнует меня лишь постольку-поскольку. Ну, по крайней мере, раньше так было.
Но сейчас, валяясь на крыше и пялясь в пепельно-серое, я вдруг осознаю, что и правда увлекся нашим разговором. Что рассуждать о принципах мироздания для меня естественно и даже интересно. Должно быть, все дело в Асе. Она – человек очень тонкой душевной организации, и рядом с ней я и сам настраиваюсь на какую-то другую, более высокочастотную волну.
– У меня такое ощущение, что я родилась глухой, – делится она. – Не в том плане, что я не слышу окружающих звуков, а в том – что я не слышу себя. Не замечаю знаков. Не учусь на своих ошибках. У меня вся жизнь кувырком, и лучше не становится. Наверное, я реально какая-то не такая…
– Хочешь сказать, ты ни разу в жизни не испытывала радости? Не была счастлива? – недоверчиво хмурюсь я.
– Была, конечно, но в этом вроде как нет моей заслуги…
– Брехня! – легонько щелкаю ее по носу. – Почему ты так строга к себе? Если все хреново, значит, это твоя вина, а если хорошо, то в этом нет твоей заслуги! Что за двойные стандарты, Ась?
– Я… Я как-то с этой стороны не смотрела, – она улыбается.
– А ты посмотри, – хмыкаю я. – Глебас фигни не скажет!
– Это точно, – она протягивает руку и дотрагивается до тыльной стороны моей ладони. Осторожно и совсем легонько, словно боится обжечься. – Спасибо тебе, Глеб. Ты такой умный.
– Пожалуйста, домовенок, – ободряюще сжимаю ее тонкие пальчики и, сделав последнюю затяжку, отбрасываю окурок. – И это… Если тебя Стелла опять будет доставать, ты не стесняйся, мне говори, лады?
– Хорошо.
Больше мы не разговариваем.
Просто лежим на холодной крыше и любуемся тем, как с неба радужными хлопьями падает, возможно, последний в этом году снег.
Егор
– Давно не виделись, – улыбается Стелла, когда я сажусь рядом с ней на скамейку.
На этой неделе я действительно не так часто появлялся в колледже. А все из-за органов опеки, которые то и дело дергали нас с дядей Валентином, требуя принести очередную бумажку. На собственной шкуре я испытал все «прелести» бюрократии и узнал, каким «увлекательным» может быть стояние в десятиметровой очереди.
– Скучала?
Спрашиваю полушуткой, потому что на самом деле мы со Стеллой не в таких отношениях, чтобы скучать друг по другу. Да, мы довольно тесно общаемся, переписываемся по вечерам и даже пару раз гуляли. Но этого все же недостаточно для того, чтобы стать по-настоящему близкими. Ну и знакомы мы всего-ничего: чуть больше недели.
– Скучала, – кажется, она решила поддержать мою игру. – А ты?
– Тоже.
Это, конечно, не совсем правда, но и не откровенная ложь. Скорее так – легкая форма приукрашивания.
– Мороженое хочешь? – Стелла протягивает мне бело-красную упаковку.
– Да ну, какое мороженое? – отрицательно мотаю головой и ежусь. – Холод собачий.
Я не знаю, как здесь, но в Москве обычно в это время уже намечается потепление. Солнце прогрызает тучи, да и воздух становится душистым, весенним. А тут дубак дубаком. Серость, грязь и безнадега.
– А мне нравится, – пожимает плечами Стелла. – Знаешь, на Тибете люди в жару пьют горячий чай, а я по аналогии ем мороженое в холод.
– Просто есть теория, что горячий чай в жару охлаждает, – замечаю я. – А мороженое в холод тебя точно не согреет.
– Ну и что? – беззаботно фыркает она, вскрывая пачку. – Я не боюсь замерзнуть. В жизни есть вещи куда страшнее этого.
Тут я не могу не согласиться. После ее слов в голове тотчас вспыхивает образ родителей, которых я никогда больше не увижу и по которым неистово скучаю.
Да, Стелла права. В моей жизни действительно есть вещи гораздо страшнее холода. А в ее?
– Например? – впиваюсь в девушку внимательным взглядом.
Она всегда кажется расслабленной, невозмутимой, будто ничто ее всерьез не волнует, не вызывает эмоций. А, может, она только с посторонними такая? Не раскрывается до конца, маску носит… Может, на самом деле у нее на душе тоже камень весом в тонну? Может, он ее тоже тяготит и к земле пригибает?
Я ведь, если задуматься, толком ничего не знаю о Стелле. О себе она говорит мало и как бы нехотя. От вопросов отделывается общими расплывчатыми фразами. Больше расспрашивает и рассуждает на отстраненные темы. Мне интересно с ней и интересна она, но я чувствую какой-то холод. Какую-то корочку непроницаемости, под которую никак не пролезть.
– Например, зависимость. Глупость. Слабость, – медленно чеканит Стелла. – Холод и другие внешние факторы легко регулируются сменой окружающей среды. А вот от себя не убежишь. Никогда и никуда.
– Презираешь слабых? – неожиданно для самого себя догадываюсь я.
– Всей душей, – признается она, вонзаясь зубами в пломбир. – Все беды в этом мире из-за дураков и слабаков.
На первый взгляд, ее слова кажутся в высшей степени циничными, но я не оставляю попыток докопаться до сути:
– А как же сочувствие? Сострадание? Ведь нас всегда учили, что надо помогать слабым… Разве нет? Ведь каждый может оказаться в беде…
– Что ты знаешь о слабости, Егор? – Стелла неожиданно подается вперед лицом и загадочно понижает голос. – Твои родители погибли меньше месяца назад, и ты держишься. Даже виду не подаешь, что тебе больно. А я знаю, тебе чертовски больно, ведь сама через это прошла. Но ты не ищешь жалости, не пытаешься сыграть в жертву. А кто-то, наоборот, спекулирует этим. Всю жизнь прикрывается своей долбанной слабостью как щитом. А знаешь, что под этим щитом, Егор? Там пустота. Ты можешь сколько угодно сочувствовать бедной обиженке, но, когда сочувствие понадобится тебе, она трусливо подожмет хвост и свалит. Потому что такие люди умеют жалеть только себя.
Несколько секунд мы со Стеллой молча глядим друг на друга. Она – остро и цепко, я – потрясено и ошарашено.
– Кто? Мама или папа? – сглотнув, хрипло уточняю я.
– Папа. Почти пять лет назад, – откидываясь на спинку скамейки, говорит она.
– Мне жаль…
– Ничего. Я смирилась и живу дальше, – отмахивается Стелла.
Кажется, она
