хотел его дать, потому ты и живешь здесь, а не в нашем доме. Но тебе время на пользу не идет, накручиваешь себя.
— Я не…
— Тихо, — он сжал мою коленку. — Я тебе как есть всё говорю: с другим не будешь, я не отступлю. Всё.
— Да ты издеваешься надо мной! — выкрикнула я с возмущением. — По десятому кругу пойдем, или ты, наконец, услышишь меня?
— Я тебя услышал, но слова твои не принял. А ты услышь меня.
— А мне плевать!
— Ты мне нужна. Аль, очень нужна, — он уткнулся головой в мои бедра. — Хватит уже. День — говно. Егора скоро оперировать начнут, на работе пиздец, дома пиздец, с тобой пиздец. Давай уже прекратим воевать. Хоть сегодня, а?
Он поднял на меня усталые, покрасневшие глаза. Гипнотизирует. Он меня, или я его — не понимаю. Но оторваться от взгляда Марата не могу, равно как и он смотрит, почти на моргая.
Тряхнула головой, пытаясь сбросить наваждение. Я же решила, обдумала всё. Не могу с ним, не хочу. Лучше в прошлом оставить нас, не уживемся, я не забуду ничего и никогда. И ему забыть не позволю, так что нечего и пытаться всё исправить. Иногда лучше окончательно всё доломать, плюнув на любовь.
— Аль, — Марат плавно поднялся, обхватил ладонью мой подбородок, мягко удерживая, — Будь моей! Сегодня. Прошу. Ты мне нужна, малыш. Ты так сильно мне нужна…
Он шептал что-то, а что именно, я уже не улавливала. Лишь видела, как приближается его лицо, смотрела в глаза, и слушала биение моего сердца, и его. Оно бьется еще громче, чем моё.
А затем, не знаю, как я позволила, Марат меня поцеловал.
А я… а я ответила. Со стоном обхватила его шею, впиваясь ногтями в кожу, и никаких мыслей не осталось.
Сижу у окна, разглядываю старые фотографии. Многие из них черно-белые.
Смотрю на бабушку в свадебном платье — оно чуть ниже колен, прямое, не похожее на современное. Оказывается, у бабули в молодости была стрижка боб. Она не красавица, но такой счастливой выглядит, даже цвета фотографиям не нужно, чтобы это уловить. Особенно очаровывает её влюбленный взгляд на дедушку.
А вот еще фотографии — бабушка, дедушка и папа, еще младенец. И почему я раньше не интересовалась этими фотографиями?
Листаю альбом дальше, и сердце покалывает. Не от боли, а от тоски. Ни с кем толком проститься не успела…
Вот подросший папа, наверное уже школьник. Смешная стрижка, недовольный вид, попугай на плече. В зоопарке, должно быть, сделали фото. У меня похожее есть, но не с попугаем, а с обезьянкой.
Посмеялась над фото папы-подростка с аккордеоном. Ну у него и лицо на этом кадре!
Смотрю дальше. Папа уже молодой парень, улыбчивый — на диване с семьей, за столом, в компании друзей… а вот уже и с мамой. Мама даже в юности выглядела строгой, отстраненной. Я тоже такое впечатление о себе создаю. Интересно, у мамы эта отстраненность такая же липовая, как и у меня? Маска? Может, у неё тоже детство не особо счастливое было, а я и не знаю?
Дальше пошли фотографии со мной — у роддома, в нашей квартире, я-младенец лежу на пледе, и у меня под головой мужская рука… папина…
А вот первое сентября. Я напугана, на голове бант, блузка немного выбилась из-под кошмарной плиссированной юбки, а в ладони зажат букет астр. Рядом уже постаревшая бабушка, и папа. Он больше не улыбается, как на фотографиях его юности…
— Как же я соскучилась по вам, — прошептала, и захлопнула альбом. — Очень соскучилась!
Всё время вспоминаю слова Марата об отце. Думаю, затем отгоняю эти мысли, и снова думаю. Решилась на фото эти посмотреть новым взглядом, не как в детстве из любопытства, а вдумчиво. Мои слова, брошенные Марату в лицо, были бравадой, я и сама не понимала своих чувств. А сейчас понимаю. Не смогу я папу судить. Не могу перестать скучать, не могу не представлять, как всё могло бы быть, останься он в живых.
Внука бы увидел, или внучку. Возможно, смягчился бы, раскаялся. Попытался бы загладить то, что натворил. Рассказал бы мне правду! Мы ведь с ним и говорили-то по душам сколько раз? По пальцам одной руки пересчитать можно. Я не знала папу… теперь и не узнаю! И от этого еще тоскливее, хотя боль уходит.
Надо набрать Марата. Всё же, он имеет право присутствовать на УЗИ. Если захочет, конечно.
— Да, — он ответил сразу же.
— Привет. Марат… я тебе говорила про УЗИ, планировали изначально позже сделать, но поговорили с врачом, и… в общем, сегодня. Через два часа первое УЗИ. Если ты хочешь присутствовать, но сегодня не получится, то я перенесу. А если не хочешь, то съезжу сама.
— Я приеду. Время?
— В двенадцать.
— Хорошо. Такси не бери, отправлю за тобой водителя.
— Ладно. Пока?
— До встречи, — голос его смягчился.
Я сбросила звонок.
После того поцелуя у нас странные отношения. Я оттолкнула Марата. Конечно же я оттолкнула его, хоть и забылась на пару мгновений, позволила себе слабость. Но голову включила. Ничего бы наша близость не исправила, стало бы только хуже.
Я попросила Марата уйти, и он ушел. Разбитый, опустошенный. Это было больно — видеть его таким. Не только об отце, о малыше, о своей жизни я думала, но и о Марате. Сначала решила, что он таким образом пытался со мной помириться, но потом поняла.
У меня тоска. У него — одиночество. Слишком Марат закрытый, семья большая, но он привык командовать, не показывать слабостей. Мне показал, а я прогнала его…
Жалею ли я? Нет. И в то же время — да. Совесть грызёт из-за этого. В моей жизни были тяжелые моменты, и тоже не было рядом того, кто обнял бы, побыл бы рядом. Я знаю, насколько это тяжело — оставаться один на один с бедой.
Но после того поцелуя мы не ссорились, и даже не разговаривали о прошлом. Марат не настаивал на свиданиях, не приставал. Сам привозил мне продукты, расспрашивал о самочувствии. Решил дать мне время, или отстранился? Решил идти дальше? Это и облегчение вызывает, и беспокойство.
Боль проходит. И с каждым днем я всё сильнее скучаю по Марату. Хоть и вижу его каждый
