— Кто тебя обидел? — шепчу я.
Я чувствовал, как в моей груди расцветает чувство защиты, как растет зверь, которого я не собирался успокаивать. Я заставлю ее довериться мне. Мы могли бы стать чем-то большим.
— Я не хочу такой жизни, — говорит она мне, игнорируя вопрос.
— Это то, что у тебя есть, — говорю я ей. — Карты, которые тебе выпали.
Я наклоняюсь к ней, вдыхая аромат ее шампуня, сладкий, фруктовый запах, который опьяняет меня. Повернув лицо, я прикоснулся губами к ее щеке.
Ее дыхание останавливается, и я чувствую, как она поворачивается ко мне, мои губы начинают кривиться в улыбке, прежде чем она отшатывается от меня.
— Держись от меня подальше, Габриэль, — она рычит, всякая уязвимость исчезла.
Я вскидываю бровь, наблюдая, как она пересекает комнату, хватает бокал с вином и две бутылки, одну красную, другую белую, которые разложил персонал, и выбегает из комнаты. Я слышу ее сердитые шаги по лестнице и хлопок двери.
— Вижу, все прошло хорошо, — в комнату заходит Девон, бросая взгляд на еду на столе. Он направляется к ней и берет из корзины теплую булочку.
Я вздыхаю.
— А где Ашер и Атлас?
— Чистят город с несколькими другими людьми, — пожимает он плечами. — После инцидента с грузовым судном они хотели убедиться, что улицы под контролем.
— Этого не будет, пока мы не решим проблему, — я беру с полки бутылку виски и наливаю в стакан. — У нас до сих пор нет никаких зацепок, кто меня обокрал, — рычу я, — Как это возможно?
Девон качает головой.
— Я не знаю. Кто бы они ни были, у них есть внутренняя информация, и это только вопрос времени до следующего инцидента.
— Не напоминай мне, мать твою.
— Может быть, привести девушку сейчас было неправильным решением.
Я бросил на него взгляд.
— А когда бы это было правильным решением?
Вдобавок ко всему, все зацепки и информация о моем пропавшем брате иссякли. У меня везде есть связи, в этом городе нет ни одного уголка пространства, которое не принадлежало бы мне и моим людям, так как же, черт возьми, это произошло.
Я отхлебнул виски и вышел из столовой, остановившись на лестнице, чтобы послушать Амелию. Я не стал подниматься туда, моя злость приведет лишь к новым спорам с этой женщиной, а это только подогреет ее враждебность ко мне.
— Пусть кто-нибудь проверит ее через несколько часов, — говорю я Девону. — Это вино не пойдет ей на пользу.
Девон кивает, и я покидаю его, прохожу через дом в кабинет, закрываю дверь и сажусь за свой стол. Я открываю ноутбук и достаю из коробки сигару, зажигаю конец и втягиваю дым.
Я помню, как впервые попробовал сигару. Мне было шестнадцать лет, и ее подарил мне отец. Он хотел, чтобы я больше занимался бизнесом, когда я подрасту. Лукас к тому времени уже несколько лет работал вместе с ним.
“Мы непобедимы, мой мальчик, мы на самом верху. Это работа твоя и твоего брата — удержать нас здесь. Когда-нибудь этот город будет твоим.” — его слова звучат в моей голове.
Через год он умер.
***
Я не мог оставаться спокойным. Негативная энергия и злость заставили меня выйти из дома ближе к полуночи, ключи, зажатые в руке, впились в ладонь. Поездка через город была тихой и освежающей, пьяные люди спотыкались по тротуарам, а кошки лазили в темных переулках.
Машина останавливается напротив ветхого многоквартирного дома, на асфальте валяются осколки стекла, мусор переполнен из общественных баков. Внутри слышны причитания и плач, крики мужчин и звук телевизоров, но я не обращаю на это внимания и поднимаюсь по лестнице, ключом отпираю потускневшую красную дверь и вхожу внутрь. Меня встречает спертый воздух, запах гниющей пищи и застоявшейся воды.
Амелия никогда не должна была принадлежать такому месту, где стены плесневеют, а ковер — изношенный, ворсистый и грубый. На полках и на исцарапанных столешницах лежат ее вещи, следы от ручек и пятна, которые давно въелись в поверхность. В воздухе витает пыль, которую я поднял. Я хотел знать, что же она скрывает. Что сделало ее такой, какая она есть.
Папка с ее данными рассказывает лишь часть истории.
По квартире разбросаны детские игрушки, чучела медведей и строительные блоки спрятаны за шкафами, как будто они упали туда и были забыты, на столе и подоконнике лежат детские книги в потрепанных от использования обложках. На стуле лежит куча чистого белья, на полке — мертвое растение. Ничего не сочетается между собой, а на диване есть пятна разных цветов, от которых она пыталась избавится в течение многих лет.
Деньги были проблемой, но я знал это по количеству долгов на ее имя — долгов, которые я уже погасил за нее, хотя она об этом и не подозревает. Я продолжаю ходить по квартире, открывая шкафы и ящики, но не нахожу ничего, что могло бы рассказать о ней, о том, чем она увлекается. Какие у нее были хобби? Какие у нее интересы?
По квартире разбросано несколько книг с собачьими ушами, но когда я захожу в спальню, мое внимание привлекает книга, лежащая на прикроватной тумбочке.
Дизайн одежды.
Я беру ее в руки, и со страниц падает фотография. Я смотрю на нее и вижу, что Амелия улыбается мне в ответ, а на ее руках лежит Линкольн, крошечный, если не больше нескольких недель от роду. Он завернут в одеяльце и лежит у нее на руках. Она выглядит хорошо, усталая, но счастливая, у нее видны зубы, а кожа сияет.
Я засовываю ее обратно в книгу и кладу ее на кровать, а затем наклоняюсь и достаю из-под нее коробку. Открыв крышку, я обнаруживаю стопку этюдников5 и карандашей, а также состаренные акварельные краски и ручки. Я перелистываю первую книгу и вижу бесчисленные платья, созданные ею: одни яркие и красивые, другие темные и короткие, модели в них нарисованы с легкостью и совершенством. Я открываю следующую книгу и вижу нижнее и ночное белье, а за ней — обувь. Девушка была художником и начинающим дизайнером, если судить по всему.
У нее не было высшего образования, и, судя по ее личным делам, она бросила школу задолго до окончания, но у нее был нераскрытый талант и потенциал.
Я кладу все это обратно в коробку вместе с книгой, поднимая ее с пола. Перед тем как уйти, я беру из кроватки плюшевое животное и забираю его с собой.
Глава 16
Амелия
Впервые я взяла в руки карандаш, когда мне было четыре года. Когда я росла, мне не разрешали делать обычные вещи, которые делали другие дети, я даже не знала, как держать ручку, пока не пошла в детский сад, потому что мне никто никогда не показывал. У меня не было ни строительных блоков, ни игрушек, ни мелков, ни фломастеров для рисования. В тот первый день, когда я вошла в класс государственной школы, заполненный другими детьми, я впервые получила опыт игры с предметами и общения со сверстниками.
Люди говорили мне, что я не могла помнить этого, по крайней мере, не в таких ярких деталях, и все же я помнила каждую минуту того дня. Те звуки отличались от звуков удушья и кашля, криков и плача. Смех до сих пор время от времени раздается в моей голове, это был такой странный звук для моих маленьких ушей, но только сейчас я поняла, что это была радость, тогда я не имела представления, что он означает. В то время в своей невинной головке я полагала, что другие дети, которые кричали от счастья, испытывают боль. Наверное, когда-то в очень раннем детстве я смеялась, но не тогда и уж точно не после этого.
Я сидела в углу комнаты, пока другие дети прыгали, кричали и бегали, а я наблюдала. Другие дети, там были другие дети, такие же, как я. Но они совсем не были похожи на меня. Теперь я это понимаю.
Единственная причина, по которой я оказалась в этом классе с учителями и детьми моего возраста, заключалась в том, что моя мама получила какой-то городской чек, который покрывал расходы. После первой недели мне стало легче.
Учителя, такие добрые на вид и нежные на ощупь, выманивали меня из моего укрытия в углу, пока им не удалось усадить меня за стол с другой маленькой девочкой. Она была в очках и с веснушками по всему лицу. Большие голубые глаза и длинные хвостики — это все, что я могла о ней вспомнить. Как ее звали, я уже не помню.
