— А еще что представляла?
— Да ничего. Просто вырваться хотелось на волю. Лето ведь. А я то в одной больнице, то в другой.
— Главное, что все не напрасно. Тебе помогли. А лето можно продлить. Было бы желание. Хочешь, улетим в теплые края?
Когда он это сказал, мы как раз остановились у машины. Семен распахнул дверь и протянул ладонь, чтобы помочь мне устроиться в салоне. Так, ухватив его за руку, я и застыла.
— Тебе же нельзя выезжать.
— Можно. Просто процесс согласования долгий и муторный. Но если хочешь…
— Да не особенно, — брякнула я. И только потом, замолчав, подумала о том, что Семен может решить, будто я снова его отталкиваю. А это не так. И вообще… Находясь в больнице, я очень многое переосмыслила. — Зачем столько мороки, когда можно просто выехать на косу?
Однако муж уже переключил внимание с меня на телефон.
— Извини, я отойду. Разговор важный.
Воистину ничего не поменялось. Я могла бы исчезнуть на год, а когда вернулась бы — все было бы по-прежнему: его занятость, сборы, работа, бесконечные переговоры, разъезды… Глубоко вздохнув, я повернулась лицом к окну, касаясь виском прохладного стекла. Денек выдался ясным. И то ли с непривычки, то ли так действовали таблетки, все вокруг казалось мне кричаще ярким и радостным: небо, солнечный прищур в зелени опустившейся к земле ивы…
— Ну все. Пристегнулась? Поехали.
— А ты почему сам за рулем? Где Николай?
— Хотел, чтобы нам никто не мешал, — пояснил Шведов, выруливая с парковки. — Соскучился. — И осторожно, будто боясь, что я оттолкну, накрыл мои пальцы. А я не стала спешить и отдергивать руку, позволяя себе прислушаться к зарождающемуся в душе в ответ на это нехитрое действие отклику. После оглушительного отупения мне было по кайфу чувствовать хоть что-то. Его рука, например, дарила… тепло. И было это не так уж плохо.
Все так же касаясь виском стекла, зажмурилась. Пошевелила пальцами, Семен мгновенно их освободил, очевидно, не так меня поняв, а когда я сама его осторожно погладила, даже, кажется, дышать перестал.
— Чувства вернулись. Так странно, — шепнула я.
— И что ты чувствуешь? — просипел он.
— Шершавость… — я улыбнулась кончиками губ, провела подушечками по тыльной стороне его ладони, обвела костяшки: — Ты что, на рыбалке был? Все руки обветрил.
— Да когда? Работы столько, что продохнуть некогда…
Он перевернул ладонь. Я осторожно обвела рассекающие ее глубокие линии. Здесь кожа была гораздо мягче, но на кончиках пальцев все равно как наждачка.
— А ты не думал ее бросить?
— В смысле?
— Ну не знаю. В отставку уйти. Тебе же, кажется, уже положена пенсия?
— Вер, мне вот-вот генерала дадут. То есть это уже сто пудов. Просто ждем приказа. Ну, куда я уйду?
Действительно. Чего это я? Кто добровольно откажется от такой власти?
Семен машинально сжал мою ладошку, и я поняла, что он хотел помешать мне ее забрать. А я ведь и не планировала. Напротив, чуть сильней стиснула его пальцы, давая понять, что остаюсь с ним, несмотря на то, что мысли опять убежали в прошлое…
Когда я впервые полностью осознала, насколько влиятелен мой муж? Наверное, когда благодаря ему в первый раз сорвалось мое участие в преддипломной экспедиции. Ох, с каким задором я бежала домой рассказать Семену о том, что нам с курсом предстояло! Каково же было мое удивление, когда, внимательно меня выслушав, Шведов отрезал:
— Ты никуда не поедешь.
— То есть, как это не поеду? Почему?
— Знаю я эти экспедиции. Куча пьяных озабоченных сопляков, посиделки у костра…
— Да ты что? Ну, какие пьяные? Мы же с рюкзаками пойдем. Там каждый грамм на счету, я…
— Ты никуда не поедешь, — с паузами после каждого слова повторил Шведов. Но видя баранье упрямство, написанное у меня на лице, смягчился и зашел с другого бока: — А если в дороге что-то случится, Вер? Ты об этом подумала? На том маршруте даже связь не ловит. Там скалы все глушат начисто.
— Да что может случиться? — храбрилась я.
— Все что угодно! Ногу сломаешь, и что?!
— Парни помогут.
— Помогут? Да они только и думают, как к тебе под юбку залезть — эти парни. А если ты еще и беззащитная будешь, то…
— У тебя паранойя!
— Я все сказал. Надеюсь, ты меня услышала.
Семен резанул по мне стальным клинком взгляда и снова вперся в свой ноутбук. А я… я просто обалдела, если честно. И такой в душе поднялся протест, что мама дорогая!
— А если нет?! Что будет? Ты меня к батарее привяжешь?! — кричала я, чувствуя, как мелко-мелко от обиды дрожит подбородок.
Семен стиснул челюсти. Выждал пару секунд и поднял на меня пустые, ничего не выражающие глаза:
— Рискни, и узнаешь, — процедил он, ставя точку в нашем разговоре. А я, как бы меня не раздирали обида и желание настоять на своем, смолчала. Но и от участия в экспедиции не отказалась. Еще две недели я жила в предвкушении той грандиозной вылазки. Сто раз изучила маршрут, перечитала все научные публикации, какие только смогла найти по теме, надеясь, что Семен все же поймет, как для меня это важно, и с легким сердцем отпустит. И так себя в этом убедила, что когда буквально за два дня до выхода нашей группы меня вызвали в деканат и сообщили, что количество участников пришлось сократить, едва не разревелась от обиды.
— Прогноз погоды резко испортился. Лодка не возьмет столько народа…
— Поэтому вы решили оставить на берегу самого легкого члена экспедиции?! То есть меня? — вспылила я, но очень быстро сдулась, понимая, что куратор здесь ни при чем. Что на него просто давят. О том, что давит мой муж, тогда хотелось не думать. Но не думать не получалось. Помню, я вышла из деканата и поплелась вперёд, не разбирая дороги. Набрела на скамейку с видом на океан, уселась, но перед глазами вместо водной глади стояли совсем другие картинки. В тот день я словно прозрела. Увидела все, что до этого отказывалась замечать. Словно отдельные пазлы, наконец, сложились в единую картину. И все мне вдруг стало кристально ясно… Все. Что, почему, как? Начиная от ситуации с Бутановым (к которой, теперь уж я не сомневалась, Семен приложил руку), заканчивая исчезновением из моей жизни друзей и моим полным растворением в муже.
Испугалась ли я? Нет, наверное. Я была слишком оглушена.
Домой вернулась затемно. Даже Шведов уже вернулся.
— Где тебя носило?
— Как ты мог?
— Что у нас на ужин? Целый день голодный с этими учениями.
— Как ты мог? Я кто для тебя? Игрушка? Невольница? Ты что себе позволяешь?
— Понятия не имею, о чем ты. Пойду в душ. Тебе пятнадцать минут хватит, чтобы накрыть на стол?
— Я об экспедиции. Неужели ты не понимаешь, как для меня это важно? Ты… хоть… что-нибудь про меня понимаешь?
— Еще раз. Я понятия не имею, о чем ты. И я очень голоден.
Наши взгляды встретились. Я втянула в рот губы, не в силах поверить, что он вот такой. Почему я раньше этого не разглядела? А главное, что теперь делать? С полученной информацией, с нами, со своей жизнью, в которой как будто никого, кроме него, не осталось?
— Так поешь! — вспылила я и, выбежав из комнаты, закрылась в ванной. А уж там разрыдалась. Да так горько я плакала, что не сразу осознала, что Шведов стал ломать дверь. Вскочила, когда та на одной петле повисла, являя перекошенное лицо мужа.
— Не смей. Закрываться. Никогда.
Мне показалось, что еще немного, и он просто меня ударит. Я как завороженная смотрела на его сжимающиеся и разжимающиеся кулаки и начинала тихонько трястись со страху.
— Х-хорошо.
— Вот и славно, — кивнул Семен, подходя ближе. — Вот и умничка. Я так испугался. — Вместо того, чтобы ударить, как я было решила, муж привлек меня к груди, обхватил лицо ладонями и нежно поцеловал. — Очень испугался, — повторил, шаря настойчивым жадным взглядом по моему лицу. — Ты мое все. А эти экспедиции дурацкие…
— Они не дурацкие! — пискнула я, а в голове все равно тарахтело: он не ударил, он не ударил, боже, почему я вообще решила, что он на это способен?
