Он сжал её бедра, и она не смогла больше двигаться.
– Ровик…
Он отпустил её, но только на мгновение, чтобы пробраться рукой к низу её живота. Он нашёл клитор и игриво его ущипнул.
– Не двигайся, – приказал он.
Она задышала сквозь зубы.
Он играл с твёрдым комочком, начав двигаться внутрь и наружу. Вытащил член практически полностью и, когда головка почти покинула её щелочку, засунул обратно, словно желая повторить первое проникновение.
Словно взрыв. Так чертовски хорошо и греховно.
Она заставляла свои внутренние мышцы сжиматься вокруг гранитной твёрдости его вала, но он был слишком гладким и слишком влажным. До встречи с Ровиком, если бы кто-нибудь сказал, что секс может быть настолько хорош, она бы не поверила.
А как он стимулировал её тело!
Он сжигал еЁ изнутри, зная еЁ тело лучше, чем она сама.
Когда он увеличил темп, ход еЁ мыслей сбился. Выходил и погружался. Быстрее. Сильнее.
Сочетание его движений и того, как он играл с клитором, приблизило её оргазм. Каждый клеймящий удар и быстрый толчок вызывали трение и ввергали в экстаз все её нервные окончания. Вскоре она погрузилась в бесконечный восторг.
Она не могла сама себя остановить от крика, поэтому прикусила руку Ровика.
Сквозь неё прошла еще одна сильная кульминация.
Её тело сотрясалось с головы до ног.
А Ровик всё не прекращал двигаться.
С диким ворчанием он продолжил град толчков и шлепков, долбя её киску, пока она не сотряслась от следующего оргазма.
Эмили воспарила в облака.
Вернувшись обратно в реальность, она почувствовала, как её киска дрожит вокруг его пульсирующего ствола. Он кончил лишь на удар сердца позднее её.
Ровик задыхался возле её уха.
– Детка, это было удивительно.
Больше, чем удивительно, но она не могла подобрать слова.
Он вышел, а она развернулась и поцеловала его. Боже, она любила этого мужчину и думала, что не сможет без него жить. Порой она удивлялась, с какой легкостью отдала ему свое сердце, после всех этих лет, когда столь тщательно его охраняла. А ведь она клялась, что никого не впустит внутрь.
Пока Ровик не вошел в её жизнь.
И в её сердце.
Он с обожанием гладил её лицо. Одной рукой он выключил воду, другой очистил её лицо от воды, и вновь поцеловал. Его взгляд проник ей прямо в душу.
– Эмили, я люблю тебя, – хрипло прошептал он.
– Правда?
– Правда.
Она улыбнулась.
– Позаботься обо мне, Ровик Штромхайм. – Она поцеловала его и встала на цыпочки, чтобы крепко обнять.
Он поцеловал её в щеку и обхватил её тело крепкими объятьями.
– Обещаю, Эмили.
Она закрыла глаза и почувствовала себя очень хорошо.
Любит. Любима.
Наконец-то.
Тридцать минут назад они прибыли в международный аэропорт Бангора и сразу же взяли напрокат машину. Ровик был раздражительным, нервным и напряжённым. Его сводило с ума столь близкое пребывание рядом с отцом без возможности выйти подышать воздухом, из-за чего полёт стал крайне мучительным. Единственное, что сделало его терпимым, – это Эмили. Она вовремя замечала его раздражение и успокаивала его ласковыми прикосновениями и улыбкой, отвлекая от жестокого инстинкта, призывающего бороться с отцом.
Когда они достигли окраины города, отец захотел чуть отстать от них, убеждая, что может следовать за ними по небу в своём драконьем обличье. А значит, не только Ровик больше не мог терпеть соседства – то же самое чувствовал и отец.
С Эмили на пассажирском сиденье он поехал в направлении, указанном отцом. Оказалось, Уолсингем действительно жил на чёртовом краю света, в абсолютной глуши, и им потребовалось около пяти часов, чтобы добраться до него.
Отец прибыл первым, наверное, ещё несколько часов назад. Вдвоём с хозяином они ждали Ровика и Эмили у ворот фермы в старом побитом грузовичке. Ровик опустил окно.
– Добро пожаловать, добро пожаловать, – сказал худощавый мужчина с редкой сединой. – Нашли меня с трудом?
– Нет. Разве что я не ожидал, что это настолько сельская местность, – Ровик выглянул из окна.
Старик усмехнулся.
– Все всегда так говорят. Ещё раз, добро пожаловать. Следуйте за мной к моему скромному жилищу.
Грузовик-развалюха покашлял, оживая, и пополз вглубь фермы. Ровик пристроился за ним.
Ферма стояла среди акров и акров равнины, где люцерна, кукуруза и ячмень пышно росли в благодатном климате Новой Англии. Возле искусственного озера стояли три огромных амбара, из которых доносилась какофония тысяч кудахчущих кур. Сам Уолсингем проживал в старом фермерском доме позади амбара. Дом был высокий, в три этажа, и выглядел так, словно стоял тут ещё со времён сотворения мира.
Однако фасад оказался обманчивым. Изнутри фермерский дом был просторным и ухоженным. Ровик будто попал в ушедшую эпоху. Каменные стены, старинные полы дубового паркета, которые до сих пор блестели. Дорогая антикварная мебель была в безупречном состоянии. И книги. Книги были везде, словно дом был захвачен тяжёлыми позолоченными томами в кожаных переплетах.
Дом мог похвастаться и подземными этажами, где размещались тысячи книг на тяжёлых полках красного дерева. Ровику казалось, что он посетил древнюю Александрийскую библиотеку.
Было почти четыре часа, и Уолсингем восторженно объявил, что пришло время чаепития.
Они присели на коричневый кожаный диван перед камином. Уолсингем суетился на кухне, а затем вынес на подносе настоящий английский чай и всё необходимое. Оказалось, что на ферме он жил один. Хозяин поставил поднос на большую тахту, которая выполняла роль и журнального столика. Четыре фарфоровые чашечки демитасс (прим.: французские маленькие чашечки). Чайничек дымящегося чая. Молочник и сахар в кубиках.
– Какой чай вы предпочитаете, молодой шварцен? – спросил Уолсингем Ровика.
– Без всего. – Он не был поклонником чая.
– Прекрасно. А что насчёт Вас, юная мисс?
– Один кусочек сахара, пожалуйста. Без молока.
– Очень хорошо, очень хорошо.
Уолсингем выжидательно посмотрел на отца Ровика.
– Не нужно чая.
– Как это прискорбно, дорогой друг. Прошло столько времени с тех пор, как мы вместе пили чай. Не побалуете ли вы старого человека удовольствием выпить чашку чая в Вашем обществе?
Отец поднял обе руки и сдался. Он выглядел смущённым в позаимствованной одежде. Чрезмерно накрахмаленная белая рубашка. Чёрные замшевые панталоны. Кожаные шлёпанцы. Ровик предположил, что они принадлежали сэру Уолсингему.
