Он с трудом протиснулся мимо нас, изобразил вежливую улыбку:
— Прошу прощения.
— Грэй, ты что, уходишь? — удивился Адам.
Карие глаза Грэя Бенедека смотрели холодно, хотя на губах он удерживал улыбку.
— Друг, мне и приходить-то сюда не стоило.
— Погоди, я поговорю с ней, — предложил Адам.
— Тебе и без меня есть кем заняться. — Грэй кивком головы приветствовал меня (мои вытаращенные глаза, мои дрожащие губы, с которых так и не сорвалось ни слова) и быстро зашагал прочь.
Лишь когда он исчез из виду, я смогла вновь набрать воздуху в легкие. Быть рядом с Адамом Кроули — да, это круто, но ведь не он был идолом и звездой моих отроческих лет, когда я дни напролет слушала один альбом за другим, не сводя глаз с приклеенного к стене постера и заучивая наизусть каждую строчку, каждое словечко их песен.
— Это Грэй Бенедек? — довольно глупо спросила я.
— Ага. Простите, не успел вас представить. — Адам оглянулся, пытаясь высмотреть Грэя.
— Ничего, в другой раз, — подбодрила я его и себя. В другой раз, когда я не буду задыхаться и капать слюной. А теперь — соберись-ка, Молли! Как наставляла меня мама, когда я шла на вечер в посольство (к тем самым друзьям): «Просто притворись, что тебе это не в новинку».
Адам наконец постучал в ту дверь, дверь распахнулась, и перед нами предстала Клэр Кроули в винтажном индийском платье из хлопка — точно такое она могла надеть и в ту пору, когда на этой сцене пел Мика. Да и выглядела она точь-в-точь как тогда, ни месяцем старше. Она улыбнулась сыну, но тот был суров.
— Что это с Грэем? — спросил он.
— Ничего, — пожала плечами Клэр. — Спешит куда-то. — Она стремительно обернулась ко мне и одарила меня такой же улыбкой, как Адама: — Молли, спасибо, что пришли!
— Вам спасибо, — ответила я. Мы очутились в типичной гримерной — высокие зеркала с подсветкой, ряд стульев возле дальней стены. Что еще? Два больших, несколько выношенных дивана и большой круглый стол с прохладительными напитками. На любой вкус, от лимонада до спиртного, а еще корзинки с фруктами и здоровенный поднос с сэндвичами и пирожками.
Осматриваясь по сторонам, я заметила Оливию на дальнем от меня диване — забилась в угол, руки скрестила на груди, как будто только что с кем-то поругалась. При виде меня ее лицо просветлело, и она поднялась мне навстречу.
— Вот та самая журналистка, — громко объявила она, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Адам выпустил мой локоть.
— Журналистка? — с притворным негодованием переспросил он. Хотелось бы надеяться, что с притворным.
Оливия похлопала по плечу молодого человека, который сидел спиной ко всем нам, склонившись над гитарой. Парень развернулся на стуле, но головы так и не поднял, и все-таки я сразу углядела поразительное сходство двух братьев. С годами они становились все более похожими на своего общего отца, особенно эти острые скулы и проницательные глаза. При том, насколько разные у них матери, казалось бы, унаследованные от Мики черты должны были измениться, расплыться, но нет, сразу видно, что это братья и один красотой не уступает другому.
Джордан отрастил себе волосы подлиннее, густые, разметавшиеся по плечам кудри. Они казались чуть-чуть светлее, чем волосы Адама, но разница незначительная. Зеленые глаза блестели тем же завораживающим блеском, те же губы улыбались — чувственные, полные губы, но тонкие черты лица. Старые Дэн Фогельберг и Тим Вайсберг вспомнились мне, альбом «Близнецы от разных мам»[10]. Вот они во плоти. Единственная разница — манера держаться. Когда Джордан наконец оторвался от гитары и встал, плечи его оставались слегка ссутуленными и в улыбке проскользнула какая-то неуверенность — странно, право, для рок-звезды. Он помахал мне рукой, хотя я стояла в полутора метрах от него, когда Оливия нас представила.
— Надеюсь, вам понравится, — произнес он, хватая с импровизированной стойки бутылку воды.
— Конечно, ей понравится, — заявила изящная женщина в тугих джинсах «7 for All Mankind» и красных туфлях на платформе от Анны Кляйн[11]. Выступив вперед, она пожала мне руку: — Я Бонни, мама Джордана.
На фоне поразительного сходства братьев еще больше бросалось в глаза несходство их матерей. Бонни оказалась миниатюрнее, чем выглядела на фотографиях, все ее нежное личико занимали огромные карие глаза. Плотно облегавший тело пуловер не выдавал ни унции жирка. Волосы она стригла ежиком, в котором переливались все оттенки рыжего и светлого — поди угадай, какого цвета были ее волосы изначально. Они с Клэр одногодки, но Клэр с большим благородством принимала свой возраст.
— Как прекрасно, что вы решили написать об Олли, — заговорил Джордан, обнимая Оливию. — Она у нас самая лучшая. Вроде сестренки, которой у нас не было, верно, брат?
Оливия и Адам переглянулись, и какая-то одинаковая боль промелькнула в их глазах. Адам медленно кивнул:
— Именно так, брат.
— И мы все горюем по Расселу. — Теперь Джордан обращался «эксклюзивно» ко мне. — Все без него не так. Я надумал сегодня посвятить ему песню. — Он двинулся прочь, тряся бутылкой с водой, как будто это был музыкальный инструмент, и напевая — слишком тихо, слова не разобрать.
— Стоит ли? — равнодушным тоном спросила его Клэр.
— Да это прекрасная идея, — широко ухмыльнулся парень.
Оливия беспомощно оглянулась на Клэр и тоже вступила в спор:
— Право же, Джордан, зачем всех расстраивать…
Джордан несколько раз качнул головой в ритме только ему слышной песни:
— Не фиг расстраиваться, пусть лучше злятся. Чтобы такой крутой мужик и вдруг решил, что его жизнь дерьмо, что ему один выход…
Сдавленное рыдание вырвалось у Оливии. Джордан заткнулся, неловко обнял ее. Все вокруг в смущении отводили глаза. Да уж, не мешало бы мамочке привить Джордану деликатность.
В дверь постучали — распорядитель заглянул предупредить мистера Кроули, что до выступления остается четверть часа.
— Он пока разогревается, — сказал Адам, вытолкнул распорядителя из гримерной и прислонился спиной к двери, чтобы никого не впускать.
— Разогреваешься, да, брат? — с горечью повторил он, обращаясь к Джордану.
— Адам! — остановила его Бонни таким тоном, точно она приходилась мамочкой Адаму.
А родная мать Адама ничего не сказала, просто подошла к Джордану и сняла его руки с плеч Оливии. Так же молча она подвела Оливию к Адаму, а Джордан, прислонившись к зеркалу, принялся барабанить по длинному туловищу бутылки, тупо уставившись в потолок. Бонни приблизилась к сыну, погладила его по руке, но он как будто не почувствовал ее прикосновения. Зря они выгнали распорядителя сцены — тут требовался посторонний: указать, кому где встать и как направить эмоциональные потоки.
