Всегда-всегда всего ему недостаточно, и он снимает с нее сорочку, чтобы лапать везде нагое тело, и целует так глубоко, что несколько раз Кира будто выныривает из-под гущи воды и хватает ртом воздух.
Ему, скотине, нравится какая она запыхавшаяся и немного потерянная, ведь он может любезно помочь ей отыскаться — как и где она захочет, самое главное — с ним.
Когда она проводит ногтями по мощной груди и торсу, задевая волоски и массируя кожу, его словно вспарывают десятки раскаленных, отчасти затупленных кинжалов — прикосновения наносят раны, что только ее рука и способна залечить.
Он неотесанно просовывает руку ей между ног, желая снова добраться до ее естества — часов уже двадцать прошло с предыдущего раза — но Кира проворно переставляет колени и еще проворнее касается ртом вздыбленного члена, пока лишь губами обхватывая головку.
Карелин тут же поднимает голову девушки обратно, и следует сначала отреагировать на ее возмущенный взгляд, но капля слюны, блестящая и бесформенная, стекает с краешка пухлого рта — и… контроль ему приходится удерживать уже в наморднике.
— Это оставим напоследок, — втягивая воздух ноздрями, говорит Брус, — потому что я слишком быстро кончу, если так.
И воздух ощущается вязким как кисель.
Кира закусывает губу и теперь того потока слюны не видно и… Роман не может сдержаться — он не может — это все просто вне человеческих сил.
— Давай по-другому, — шепчет он. — Иди сюда.
Проводя пальцами по ее приоткрытому рту, он берет член в руку и рвано дергает несколько раз. Она смотрит на него непроницаемо, загадочными глазами, темными, как беззвездная ночь.
— Не впускай его сразу, хорошо? Держи рот почти закрытым. Пусть я войду в тебя понемногу несколько раз.
Кира упирается на выпрямленной руке, длинные волосы покрывают ее хорошенькие грудки, и Карелин мысленно чертыхается: она покорно склоняет голову и он направляет член между губ — намеренно не попадая сразу, намеренно толкаясь слабо, намеренно растягивая момент, когда толстый конец втиснется в сопротивляющийся рот — и ей приходится насаживаться на пунцовую головку, медленно, вынужденно принимая его вовнутрь.
Затаив дыхание, он отстраняется. С распухших губ капает слюна, они покрасневшие и прекрасные, и она небрежно стирает влагу ребром ладони — и… она не может не знать, что это с ним делает, верно?
— Еще раз, — хрипло говорит он.
Он просовывает ноющую головку меж нераскрытых губ, —медленно-медленно, пихаясь упорно и властно, — и Кира стонет, сдаваясь и наконец впуская член, вынужденная обхватить багровую вершину губами. Она поднимает на Романа взгляд.
Карелин дергается, как пятнадцатилетний школьник, и вынимает член обратно.
Не вытирая в этот раз слюну, она скребет ногтями по его грудине и соскам, и целует в шею — неуверенно и порывисто — да, она точно подозревает, что это все с ним делает. Он сжимает член у основания на полную мощь, дабы не кончить прямо сейчас и прямо вот так.
Обвивая шею и кое-как цепляясь, царапаясь хаотичными прикосновениями, Кира тянет мужчину на себя и шире разводит ноги, позволяя мощному туловищу полностью опуститься на нее.
Роман отгоняет хрупкую ладонь, когда понимает, что она уже сама себя ласкает, и доводит девушку до судорожного всхлипа быстро своей рукой — жесткими, суматошными, как останки его сгорающих до тла мыслей, движениями.
Он берет несколькими прерывающимися поцелуями ее рот — каждый раз срывая печать за печатью безмолвия.
Напряженное под ним телом заводит и страшит и манит одновременно, и все это на скорости до упора, по встречной, во мгле неизвестной дороги, и если разобьется — то пускай…
Глава 10 КАРЕЛИН
Когда Кира слегка приподнимается на локтях, он проникает во влагалище двумя пальцами — и это должно стать якорем, должно помочь сфокусироваться и заземлиться, вогнать в его упрямую башку хоть немного просвета, но, блядь, это все становится прямо противоположным.
Его накрывает, как воронкой лихорадок, выворачивающих кожу и одеревеневшие вдруг мышцы наизнанку, и каждая из них безустанно пожирает иную.
Стараясь растянуть ее рукой и удержаться от того, чтобы засадить сразу глубоко, он хватает свободной ладонью край милого лица, призывая смотреть на себя.
И Кира смотрит.
Она словно заморская принцесса с распущенными волосами, маняще прикрывающими мякоть груди; с влажными глазами и приоткрытыми, израненными его вниманием губами, она принимает толчки и каданс проникновений, то неожиданным наклоном головы выражая смущение, то безмолвным движением губ — волнение и трепет.
Кира касается налившегося обжигающей кровью члена в попытке направить его себе между ног, и Карелин теперь удерживает ее лицо на весу, уже приподняв и за голову.
— Лучше будет, если ты сразу войдешь. Чтобы… сразу и все. Это будет долго, если…
Он качает головой, вынимая пальцы и направляя член к ее лону самостоятельно.
Если сразу войдет, то вообще ничего дальше не будет.
Карелин собирается идти на компромисс, у него есть план, конечно же, он не собирается, как щенок в первый раз, ткнуться в жаркую дырку и потерять голову как…
… как сейчас, потому что именно так и случается.
Входит рвано и неотесанно, и она цепляется то за его грудину, то за окаменевшую руку — призывая бедрами углубиться, но и закусывая губу от ощущений тесноты — и Рома толкается дальше, и толкается больше, и толкается глубже.
С невнятностью хрипов, бесперебойным хлюпаньем и сумасбродством.
Химера в заточении грудины расправляет хрупкие крылья, лопающийся хрящ за хрящом, и уже драконом ухает в пропасть, опаляя из пасти изнанку его кожи — ни одной крупинки тела Романа не остается нетронутым — лихим, скворчащим огнем.
И они трутся друг об друга лицами, не отрываясь даже на миг, потому что чудится… если сдвинуться — то магия лопнет, как воздушный шарик, наткнувшись на острие иголки.
Царапает она его ребра сладко-сладко и сама мечется, когда Рома невольно ускоряется и теряет что-либо человеческое в крещендо ритма. Качается под ним беспомощно и исступленно. Грудь колышется в такт засаживаниям. И срывается на стоны под настырным упорством толчков, жаждущих глубину.
И Рома с сиплым пыхтеньем мнет и лижет мякоть грудок, а затем мнет ей между ног, надавливая и дергая навершие.
Недостаточно.
Больше.
Еще.
Ем нужно много, ему хватит только все-все-все. Хребет будто вывернулся кнутом — и выдернут наружу, и теперь безжалостен ударами снаружи, подгоняя и подгоняя. Только попробуй остановись. Только попробуй выдохнуть.
— Кира, — хрипит он, — Кира, ты…
Он должен сказать ей. Он должен произнести слова, что она должна кончить, но он не может или не успевает или забывает — Роман и сам толком не знает.
Пихается он безудержно, дыша сладостью ее щеки, и наконец кончает, изливается, — сразу наваливаясь губами на разгоряченный рот. Невпопад и смазанно, но как же похуй, что так нелепо.
Даже не выходя из Киры, он продолжает дергать набухший клитор. Пока она не кончит, — пугаясь собственному стону, когда голос рвется высокой нотой, — и не задышит часто-часто. Вперед на всю жизнь надышаться.
Карелин проводит носом по взмокшей шее и опускается выдохом к еще торчащим соскам, пытаясь захватить вершинки в плен жаром собственного рта.
Она же пытается перевернуться, шутливо отпихивая мужчину, и невольно улыбается, когда он наваливает Киру на себя, перекатываясь на спину сам.
— Мне стоило подрочить перед этим. Прямо целый день.
Кира тянет его за уши, играючи и как забава, и смеется, когда он неожиданно рыкает ей в лицо, изображая страшного-страшного серого-серого волка.
Он чувствует себя снеговиком, который обнаружил свое снежное состояние, только когда растаял.
Таким себе снеговиком-чудищем — был опудалом, но как-то раз замерз. Руки-крюки слишком большие, чтобы хоть когда-то считаться нормальным.
