мне фотоаппарат? — спросила Бебе.
— Я хочу, чтобы ты сделала для меня несколько фотографий, — ответил ей. — Пришлю тебе код подключения, который ты введешь в камеру и отправишь прямо на мой компьютер, так что все, что ты снимешь, будет приходить прямо ко мне.
Бебе замолчала на секунду, заставив мое сердце нервно забиться. Я услышал дрожь в ее голосе, когда она заговорила снова.
— Что ты хочешь, чтобы я фотографировала?
— Все. Я хочу посмотреть, как ты живешь. Хочу видеть, как ты выходишь на улицу. Приходишь домой. Раздеваешься. Одеваешься. Я хочу видеть все это.
Я продолжал смотреть на ее окно, наблюдая, как она медленно раздвигает шторы. Бебе стояла перед стеклом, ее тело освещал уличный фонарь, а лицо было удивительно красивым. Боже, она была чертовски невероятна. Загадка, драгоценная маленькая шлюха, которая собиралась выполнять мои приказы, какими бы они, бл*дь, ни были. Я увяз по уши, возможно, слишком глубоко, черт возьми, но теперь было слишком поздно выбираться.
— Но разве это не будет скучно? — спросила она меня.
Я подумал об альтернативе.
Пустые гребаные дни в моей квартире.
Очищая себя и все, что меня окружало.
Находить новых девушек для насилия, новых мужчин, которых можно сломать. Еб*ть свою голову, еб*ть их, еб*ть все, что движется.
И я подумал о ней.
Милая, разбитая Бебе.
Утренняя Бебе.
Тусовщица Бебе.
Моя Бебе.
— Мне не будет скучно, — парировал я Бебе.
Ей не нужно было знать всю правду.
Ей не нужно было знать, что я не выходил на улицу долбанные недели. Что в последний раз, когда покидал свою квартиру, у меня была такая сильная паническая атака, что я вцепился ногтями в собственные запястья, и у меня до сих пор остались порезы и красные шрамы. Я так чертовски боялся всего этого, что мне было проще остаться в своей безопасной, девственной, клинически чистой квартире и жить своей жизнью в четырех стенах.
— Ты уверен? — спросила Бебе.
В ее голосе был намек, возможность объяснить, рассказать ей, в какой жопе я был на самом деле.
И я намеренно проигнорировал ее.
— Да, сладкая, — пробормотал вместо этого. — А теперь включи ее, черт возьми.
Бебе
Сцинтиллировать (гл.) — вспыхивать на короткое время под действием ионизирующих частиц и излучений.
Повозившись с камерой, после нескольких секунд поисков нашла кнопку включения.
— Ты уверен, что хочешь меня видеть? — спросила я его, чувствуя себя неловко. — Я не накрашена.
— Мне насрать, — прорычал Майлз. — Я видел тебя без макияжа множество раз.
Мое сердце наполнилось радостью. Я всегда старалась надеть что-нибудь красивое для Майлза, накраситься и надеть красивую одежду. Это означало, что он смотрел на меня, когда не была готова к нему. Я должна была догадаться, правда.
— Преследуешь меня, Майлз? — игриво спросила я, и он зарычал в трубку, от чего по моему позвоночнику пробежали мурашки.
— Тебе бы этого хотелось, — сказал Майлз. — Ты бы хотела, чтобы я подошел к тебе сзади и затащил тебя в пустой гребаный переулок. Вы*бал тебе там мозги и отбросил в сторону, как будто ты ничего не значишь.
Мне было больно слышать, как он так говорит, но мне было все равно, потому что от этого я была невероятно, невыносимо мокрой.
— Ты хочешь использовать меня? — спросила я, мой голос дрожал.
— Разве ты не хочешь? — Его голос был нежным и сладким, успокаивающим.
Это был резкий контраст со словами, слетающими с его губ, и все же я находила это чертовски неотразимым. Вся его манера поведения: то, как он был снисходителен, и в то же время доминирующий, заботливый, но жестокий. Это был восхитительный коктейль, и мне нужен был еще один глоток.
Но все это время в моей голове звучал ноющий голос, который шептал мне гадости на ухо и заставлял думать, что я недостаточно хороша.
Я действительно была недостаточно хороша. Была несчастной маленькой богатой девочкой, от которой отказалось большинство друзей и родных. У меня были все деньги мира, но мне, бл*дь, нечем было похвастаться. Пустая жизнь, наполненная сумочками за тысячи долларов и размазанной дизайнерской помадой, киской, вечно истекающей спермой, и губы со вкусом какого-нибудь модного напитка.
— Бебе, — прервал Майлз мои мысли. — Куда ты пропала, моя милая маленькая шлюшка?
Мои руки дрожали, когда я включила камеру и повернула ее к своему лицу. Через несколько секунд я услышала его стон, и холодный пот покрыл мою кожу — нервы взяли верх.
Не. Достаточно. Бл*дь. Хороша.
Никогда не было и никогда не будет.
— Я здесь, — прошептала я, мои глаза метались между камерой и окном. Я больше не могла видеть его, и это заставляло меня чувствовать себя одинокой. — Ты меня видишь?
— Да, — пробормотал Майлз. — Я вижу тебя.
Последовало неловкое молчание, и, наконец, он снова заговорил.
— Положи свой телефон и включи громкую связь, — сказал Майлз.
Я была так чертовски напугана, что мои ноги едва донесли меня до гостиной. Положила телефон на журнальный столик, следуя его указаниям. Его глубокий, раскатистый голос наполнил комнату.
— Хорошая девочка.
Боже, он сделал меня такой чертовски мокрой. Всего два коротких слова, произнесенных грешным голосом, и я превратилась в мастику в его руках. Мне пришлось прикусить язык, чтобы не дать ему больше. Прежде чем я, бл*дь, унизила себя и пообещала ему все, что он когда-либо хотел. Потому что я уже была чертовски готова дать ему это. Но я никогда не позволю ему узнать об этом. Никогда.
— Держи камеру так, чтобы я мог тебя видеть, — сказал Майлз, и я вытянула руки, давая ему хороший обзор.
Я навела объектив на свое тело, на маленькую шелковую ночнушку, которая была на мне, и на халат-кимоно поверх нее. Намеренно закончила кадр прямо над своими губами.
— Твое лицо, — прохрипел Майлз. — Дай мне посмотреть на твое гребаное лицо, сладкая.
— Я не хочу, — прошептала я.
— Почему? — в его голосе не было ни злости, ни разочарования, и это напугало меня еще больше.
— Я… — судорожно сглотнула, смущающая тяжесть правды тяжело повисла на кончике моего языка. — Я не готова, я… я боюсь, что не понравлюсь тебе такой.
— Какой? — хотел знать Майлз.
Майлз заставлял меня краснеть, слезы наворачивались на глаза, хотя я была слишком упряма, чтобы позволить им пролиться. Ненавидела это, и не хотела, чтобы он знал.
— То, какая я есть, — объяснила я. — То, как я выгляжу.
— Почему мне это не понравится? —
