Матвей ему тоже мог многое рассказать о Любе, и хвалил бы её не менее яро.
Любовь Эдуардовна.
Он просто завис, когда увидел Неженку, сегодня. И глубоко внутри разлилось давно забытое тепло. Сердце, словно и не стучавшее до этого, забилось с новой силой. Кровь забурлила в жилах. Он был рад встретить её. Видеть её.
Она изменилась. Волосы обрезала, покрасила. И этот деловой стиль. Всё это ей до безумия шло. Да только когда он покраснела, стало понятно, что она всё та же хрупкая, ранимая Неженка, которая краснела от его пошлых комплиментов, и откровенных ласк.
Он словно ощутил её вкус на своих губах. Сладкий, свежий, исцеляющий вкус.
И аромат корицы и ванили вернули его на два месяца назад, туда, где он был счастлив и совсем этого не осознавал, пока не ушел.
А вечером Матвей сидел в машине, навалившись на руль, и смотрел на горящее окошко Любиной квартиры. Смотрел и думал, что он в несколько шагов может преодолеть всё расстояние, которое их отделяет, ворваться к ней, и прижать к себе, и не отпускать, пока она будет обиженно отбиваться. Держать в руках, и шептать на ухо просьбы о прощении, и молить принять его обратно.
Сколько он не пытался убедить себя, что это блажь скоро пройдёт. Он забудет её. Она всего лишь очередная в его жизни. Ничего особенного в ней нет. И нечем она его не зацепила. У него, в конце концов, есть Машка. С ней всё легко и просто. Понятно. Она не кружит ему голову, и кровь не бурлит в его жилах, когда он прикасается к ней. И это устраивало его. Он не зависел от неё. И мог послать хоть когда. И его бы потом не выворачивало на изнанку. Блядь. Как же его это устраивало. Его недожизнь!
Но шли дни, тянулись ночи, а Люба из головы так и не шла. Причем видел он её не раздетой, и млеющей под ним.
Нет! Перед мысленным взором она представала, такой, какой он видел её в последний раз, растерянной, и смущенной, стоящей на кухне, и слушающей его нелепые слова. В простом домашнем платье, с угасающей улыбкой и грустными глазами.
Пиздец! Эти глаза! Сегодня он увидел их воочию. Зелёные и грустные.
Она пыталась держать лицо, разговаривала подчёркнуто вежливо. Но смотрела так, что по её взгляду всё было понятно. Люба обижена и оскорблена. И переступает через себя, имея дело с ним.
Он даже и не взглянул, чего от него там требовалось, был согласен на всё, благо Волчанский потом вкратце поведал о сути дела. Но он был согласен. Лишь бы она была довольна. Он чувствовал свою вину. И правильно, он был виноват.
Сука! Как же он размяк. Клал бы он раньше на все эти сентиментальности. Но, то было раньше, и до неё.
Сегодня она снова всколыхнула в нём, всё то, что он так неаккуратно и поспешно зарывал на самом дне своего сознания. Сегодня она одним своим взглядом разрушила плотину, и поток эмоции смёл всякую прагматичную чухню, которую он выстраивал, в течение двух месяцев. Нет теперь ничего, только она. Снова.
И снова это бесит. Раздражает. Не дает покоя. Как она так может управлять им. Одним только взглядом. Одним только жестом.
И ведь не безразличен он ей. Ведь если бы по фиг ей было на него, не сбежала бы от него. Не спряталась бы. Прямо бы в глаза смотрела, без внутренней дрожи, и обиды.
Матвей завёл мотор, и вывернул со двора.
Он так и не решился. Не на что. Словно сопливый пацан, опасающийся быть отвергнутым и уличённым в чувствах. Он сбежал.
Поехал опять ночевать у матери. Она уже как месяц прихворала, да так, что нужно дежурит подле, может кризис случится. И Матвея это устраивало. Устраивало, что не надо ехать домой, потому что там Машка. А она бесила в последнее время, жутко. Решила, что пора узаконить их отношения, и просто при любой возможности намекала на это Матвею. И он послал её прямым текстом, популярно объяснив, что жениться на ней не собирается, и если её что-то не устраивает, она может валить. Видимо её всё же что-то устраивало, потому что она успокоилась, и даже перестала предъявлять за частые отлучки из дома.
Так и жили. Делали вид, что всё заебись!
Всю ночь на материном диване, проворочался, Неженку вспоминал. Каждый их трах. Каждый её вскрик и вздох. Каждое её смущение. Всё о чем запрещал себе думать, считая это слабостью. А сегодня вот позволил себе эту слабость. И зубами скрипел, понимая, что хочет её. До ломоты в костях. До красных точек перед глазами. Тело нежное сжать. В губы впечататься. Подчинить своей воле и запахом её дышать. Чтобы вновь как в бреду шептать ей, что она его, а она бы согласно отвечала.
Блядь!
Холод встал и побрёл на кухню. Было раннее утро. Поставил чайник, и набрал круглосуточную доставку цветов. Заказал для неё самое дорогое, что у них там было. Какую-то мега навороченную корзину с сотней роз. Пусть с утра доставят. Она порадуется.
Опять он размякал. Становился сентиментальным идиотом.
Да и хрен с ним.
Он пил кофе, и смотрел, как зажигается день.
А через три дня его ждал сюрприз. Ему переслали обновлённую инфу по сотрудничеству с издательством. С новым руководителем проекта. Люба отказалась от проекта. И Матвею совершенно очевидно, что это из-за него. Не захотела вести с ним никаких дел.
Холодов смотрел на развёрнутое письмо на ноуте, и чувствовал, как у него закипает кровь.
Вот сучка! Принципиальная тихоня!
Он и сам не понимал почему, его взбесил поступок Любы. Просто от осознания того, что она им пренебрегла, начинало корёжить и захотелось поставить её на место.
Он сорвался из офиса в обед, и домчался до издательства. Быстро нашёл её кабинет. Путь ему преградила бойкая секретарша.
— Любовь Эдуардовна сейчас занята, у неё посетитель, — затараторила девчонка, Матвей едва её взглядом удостоил, — подождите, пожалуйста, здесь!
Он уселся на предложенное кресло.
— Как вас представить? — спросила она, и Матвей опять выполз из своих тяжёлых мыслей, посмотрел на неё.
— Холодов Матвей Сергеевич, — отчеканил он.
— По какому вопросу?
— По личному, — ответил Матвей, и встал, нетерпеливо прохаживаясь по приемной.
Какого хрена он тут делает? Что он ей скажет?
Но тут дверь кабинета открылась, и на пороге показался какой-то хлыщ, сжимающий руку Любы, и целующий ей пальцы. Он что-то бормотал о благодарности, а Люба пыталась вытянуть руку, но все, же улыбалась ему. Потом он и вовсе наклонился к ней и что-то прошептал на ухо, от чего она покраснела. А Матвей знал, от чего его Неженка краснела.
У него словно пелена на глаза упала. Всё побелело. Жгучая ревность опалила его, так, что он забыл как дышать. Он сжал кулаки, и направился к парочке, с единственным желанием разъебашить морду хлыщу.
— Любовь Эдуардовна, тут к вам… — начала секретарша, и Люба повернула к нему голову, и улыбка сползла с её лица.
— Любовь Эдуардовна, уже видит, кто к ней, — прорычал Матвей, подходя к ним вплотную, и за шиворот оттащил барахтающегося хлыща, отбросив подальше.
— Матвей! — пискнула Люба, и бросилась было к мужику, но он преградил ей дорогу, заслонив собой.
— Люба, — вскочил мужик, — это кто такой?
Матвей медленно развернулся к нему.
— Это моя женщина, — проскрежетал он, — либо свалишь сейчас отсюда, либо я тебе морду разобью!
— Матвей, — снова возмущённо воскликнула Люба, но Матвей пошел на неё словно таран, загоняя её в кабинет.
У входа замаячила секретарша, выспрашивая всё ли в порядке.
— Саша, всё в порядке, — только и успела сказать Люба, когда Матвей захлопнул дверь, и повернул ключ, чтобы никто не лез.
Мужика вообще не было слышно.
— Холодов, что ты себе позволяешь? — растерянно поговорила Люба, пятясь от него, и взирая со страхом.
Матвей медленно надвигался, обжигая холодным взглядом и играя желваками. Он словно шальной не мог остановиться. Увидел её и теперь вообще ничто, и никто не помешают ему. Она упёрлась в стену спиной, и сглотнула. Смотрела как мышь на удава. Матвей навис сверху, и уперся ладонями по бокам от её головы, запирая в ловушку. Сладкий аромат начинал щекотать его ноздри. Она была рядом. Беспокойно взирала на него. Пышная грудь вздымалась, и в расстегнутой на груди блузке, виднелось белое кружево бюстгальтера.
