губам мазнуть, а потом в рот толкнуться. До горла сразу. Чтобы в миг поняла, что теперь все по-взрослому. Взрослые отношения – взрослые игры.
Снова нажимаю на хрупкие плечи. Глазищи загораются. Страхом. И похотью. Смотрит на меня своими блюдцами, а там все эти чувства плещутся, перебивая друг друга.
Я бы смаканул волшебством момента, да ждать больше не хочу. Яйца конкретно скрутило.
– Не спи Попова! Штаны сами себя не снимут.
Девчонка медлит слишком долго, потому что врет. Заглатывать по собственной воле не собирается.
Только и меня родители не пальцем сделали. Я ложь за версту чую. Тем более, что сам дал Але почву для фантазий, для заблуждений, будто от меня сбежать можно, избавиться и забыть как звали.
Стало интересно, как далеко она готова зайти в попытках переиграть меня. Поэтому дверь в подвал остается открытой.
Я подбадриваю ее, гладя по щеке.
Тонкие руки Али трясутся, когда она подцепляет пальцами резинку моих спортивных штанов.
Дьявол!
Я бы многое отдал, чтобы еще раз увидеть выражение ее лица в тот миг, когда здоровенный твердый стояк спружинил перед ее носом.
А дальше начинается самое интересное. Момент, которого я ждал, но, сука, очень не хотел его наступления. Это как подразнить малыша конфетой, а потом забрать ее. Или, не дай Бог, слопать кому-то другому.
Алевтина дергается в моих руках, и я, несмотря на боль в яйцах и облом размером с земной шар, позволяю ей освободиться.
Она убегает из зала, сверкая пятками.
Я лениво убираю агрегат обратно в штаны. Он ноет и дергается от желания, и обязательно получит свое, но позже. Сейчас у меня на Алю совсем другие планы.
Строптивая девчонка должна понять, что любая попытка бегства глупа и безрассудна, что не стоит играть с огнем, не стоит думать, что шанс есть. Нет его. И точка.
Я не спешу. Неторопливо шагаю к выходу. Выключаю свет и закрываю зал на ключ.
Бежать мне незачем, потому что девчонке все равно не выбраться. Клетка, в которую она угодила по собственной беспечности, намного прочнее, чем она думает, и только ей решать какой она будет – золотой или тюремной.
Я прекрасно понимаю, на что Попова надеется. Думает, отец побежит ее выручать, наплевав на свои погоны. Только хер ей, а не помощь. Прошло пару часов после нашего разговора с полковником, а мудила палец о палец не ударил.
Зато женишок объявился, едва на кроны деревьев упал холодный сумрак. Он просто пришел мириться с Алей как раз в тот момент, когда мои люди увозили девчонку в новый дом.
И оказался слишком храбрым. Или глупым… в его случае. Потому что тягаться с моей крепостью и моими парнями в одиночку, имея за спиной только старенькую «мазду» и качалку на пару часов в неделю, просто смешно.
Только на улице мне удается хоть немного справиться с возбуждением. Но ненадолго, потому что Алю я нахожу очень быстро.
Она пошла в правильном направлении, увидела нужную картину, а я получил именно тот эффект, что заставит ее задуматься о последствиях.
Если, конечно, она не совсем тупая.
Успеваю схватить девчонку как раз в тот момент, когда она собирается бросаться на амбразуру.
Все-таки тупая…
Тонкая как тростиночка, она в моих руках даже теряется. И усилий прилагать не надо, чтобы удержать.
Снова возбуждаюсь. Мне для этого дела много не надо.
Теперь хочется зарычать, разорвать эти злосчастные колготки, платье грязное задрать, и отыметь прямо тут. Нагнуть и трахнуть.
Но это слишком даже для меня – на улице ее марать, да при мужиках. Я не зайчик, конечно, но и не моральный урод. Хотя прекрасной Алевтине про это знать не обязательно.
Киваю парням отпустить мученика. Расправляться с ним нет смысла. Угрозы в этом самонадеянном юнце я не вижу.
Аля
Мужчина открывает шкаф и достает оттуда футболку.
– Переодевайся, – он протягивает ее мне.
– Не буду! – говорю я, и Максим тут же хватает меня за щеки.
Больно прижимает их к зубам.
Задирает мою голову вверх, чтобы я хорошо видела выражение его лица, перекосившееся от раздражения.
– Я сказал переодеться! Я сказал – ты, сучка, сделала!
Мужчина небрежно отталкивает меня, когда разжимает захват.
– Думаешь, я буду тебе в задницу дуть, как твой папаша? – интонации в его голосе все такие же резкие, но я уже поняла свою ошибку. – Я добрый лишь пока ты послушна. Ясно? Твой задрот жив, пока ты послушна. Ты не сидишь в подвале, пока послушна. Твоя тощая задница не развлекает охрану, пока ты послушна.
От последней фразы прямо мороз по коже пробегает. Чувствую, как волоски на руках встают дыбом. Я вообще никого развлекать не хочу! Тем более тех верзил, что махали кулаками на улице.
Вот когда становится по-настоящему страшно. Меня этот страх сжимает в тисках так сильно, что кончики пальцев начинает покалывать иголочками.
Забираю футболку из рук Максима. Надеюсь, он хотя бы отвернётся?!
«Конечно, нет!» – мысленно проговариваю сама себе, когда ублюдок садится на край кровати, в ожидании облокачиваясь локтями на колени.
Я зачем-то наблюдаю за ним, и замечаю, что внушительный бугор под штанами никуда не исчез.
Между моих ног начинает пульсировать, и это вовсе не правильная реакция.
Все, чего мне должно сейчас хотеться, это вцепиться ему в морду, и оставить на ней кровавые борозды.
И мне хочется. Но только это желание смазывается за возбуждением, которое я испытываю в его присутствии, сама того не желая.
Мотаю головой, дабы избавиться от навязчивого чувства между ног.
По коже продолжают ползти мурашки, когда я, отвернувшись, пытаюсь справиться с пуговицами на платье.
Максим прав. Оно грязное. Местами даже порвалось, но в нем мне было бы гораздо комфортнее.
Унять стук сердца, разогнавшегося до бешеной скорости за пару секунд, никак не выходит. Слишком сильно волнуюсь.
Выпустив из петли последнюю пуговицу, я сбрасываю платье вниз.
Взгляд Максима чувствую кожей. Знаю, что смотрит. Плотоядно и жадно.
Поэтому хочу скорее прикрыться. Хорошо еще, что стою спиной. Это хоть как-то спасает.
Я уже расправляю в руках его здоровенную футболку, как вдруг хриплый от возбуждения голос разрезает ножами мое сознание:
– Лифчик тоже снимай, Аля…
Он так эротично и по-хозяйски произносит мое имя, что я непроизвольно сглатываю комок, мгновенно скопившейся в горле.
– И повернись…
Вот же гад ползучий… У меня внутри точно что-то взрывается. Бомба. От нее нутро содрогается.
