class="p1">— В тот вечер мы сидели с парнями в клубе. Ничего необычного. Чисто мужская компания. Минимальный алкоголь, соки, минералка. Разговаривали. А потом я проснулся в чужой квартире… — замолкает на несколько секунд. — Голый и ещё не особенно трезвый. С диким отходняком. Просто адским. Мне так плохо не было целую вечность. И вот этот промежуток между тем, когда и каким макаром я успел так нажраться и моим не менее странным пробуждением просто исчез из памяти. Разбираться в произошедшем я был не в состоянии. Даже думать связно выходило с огромным трудом. В моих мыслях была только ты. Чтобы не завалиться домой в неадеквате, я уехал к Платону. У него немного привёл себя в порядок и…
— Платон знает? — впиваюсь ногтями в свои колени.
— Да. Малышка, он знает ровно столько же, сколько знаю я. Практически ни хрена! Это очевидная подстава, Ясь. Я бы никогда так не поступил. Если бы я хотел гулять дальше, малышка, я бы не ввязывался в отношения с тобой. Мы бы не жили вместе. Всё, что есть между нами — это осознанное решение. Я люблю тебя. Я хочу быть только с тобой. Все эти дни подбирал слова, чтобы рассказать. Не успел…
— Ты стал другим после … этого. Я чувствовала, но не понимала, что так резко изменилось. Теперь ясно.
— Что тебе ясно, девочка моя? Что?!
— Тебе не хватало того, что было между нами.
— Не говори ерунды! — заводится Гордей.
— Я видела. И…
Мне больно и сложно говорить. Тяжело воспринимать всё, что рассказывает он. В ушах всё ещё стоят стоны Соболевой под моим мужчиной, на моём мужчине… Перед глазами кадрами прокручивается всё, что между ними было.
— Уходи, Гордей, — понимаю, что больше не могу выносить его общество. Не сейчас.
Всего слишком. Я не была готова к тому, что меня так жестоко ударит тот, кому я безоговорочно отдала свое сердце.
— Не хочу, — опускается лбом мне на колени. — Не гони меня, Ясь. Мы успокоимся и обязательно разберёмся с тем, что произошло и с тем, кто меня подставляет.
— Разбирайся. Сам. Твои ключи на зеркале. Ты забыл. Дай мне ещё немного времени. Завтра я съеду, и ты сможешь сюда вернуться, — говорю отстранённо, снова контролируя каждый свой вдох и выдох.
— Нет. Нет, Ясь. Не надо, — он впивается пальцами мне в бёдра. — Не бросай меня. Я… Прости меня. Прости за то, что не рассказал сразу. Ты — моя слабость, Ярослава Смольская. Мне очень страшно было тебя ранить, — целует мои колени. — Мне ничего не нужно без тебя, Ясь. Это ведь наша с тобой квартира, наша с тобой жизнь. Останься…
— Я не могу, — качаю головой.
— А если съеду я? Останешься? — смотрит совершенно несчастным, разбитым взглядом.
— Не могу, — повторяю снова. — Всё, что здесь есть — это мы. А нас, Гордей… нас больше нет, — и мой голос снова срывается.
Плачу, отвернувшись в сторону окна. Он скрипит зубами, тяжело дышит.
— Я не отпускаю тебя, слышишь? — его голос звучит совершенно убито. — Моя любимая, родная девочка. Не отпущу! — в отчаянии сжимает пальцы ещё сильнее. Мне больно, но всё равно не так сильно, как внутри. — Всё не так, — тихо повторяет он. — Не так, как тебе показали. Идиотка Соболева пытается получить то, что ей никогда не светит. Мои чувства, моё сердце принадлежат только тебе.
— Уйди, пожалуйста. Мне слишком больно от твоего присутствия, — хриплю, не узнавая собственный голос. Да и всё равно сейчас.
— Нет, — шёпотом отвечает он.
— Пожалуйста, Гордей! — кричу на него.
— Мне страшно оставлять тебя одну, — касается моих спутанных волос. Нервным движением убирает их за уши.
— С тобой сейчас хуже…
— Пообещай. Нет, поклянись мне, что не наделаешь глупостей, Смольская!
— Обещаю. Только уйди. Я правда больше не могу выносить твоё присутствие. Это всё равно, что нож, который без наркоза режет моё тело.
Он тяжело поднимается, нависая надо мной мощной тенью. Наклоняется. Тёплые губы прижимаются к моему лбу.
Гордей разворачивается и медленно идёт к двери, по дороге касаясь пальцами всего, что ему попадается.
Хлопок. И я остаюсь в нашей квартире наедине со своей болью и страхами.
Раздаётся глухой удар в дверь со стороны подъезда.
Медленно иду в прихожую, наполненную запахом Калужского. Перестаю контролировать дыхание, стараясь не впускать его внутрь себя. Выглядываю в глазок.
Гордей никуда не ушел. Он сидит возле нашей двери прямо на грязном полу.
Я тоже сажусь на пол, не понимая, какая боль теперь сильнее: та, которую он причинял, пока был в квартире, или же от того, что его в ней больше нет.
Гордей
Мне некуда отсюда уходить. Моя жизнь здесь, с ней.
Сижу, глушу вино из горла, слушая, как за дверью плачет моя Ярослава. Алкоголь ни черта не берёт, когда он так нужен. Бурлящая кровь выпаривает его моментально. Каждый её всхлип бьёт прямо по мне. Хочется вернуться туда, подхватить на руки, прижать как можно крепче и шептать на ушко, что всё будет хорошо, мы справимся, мы разберёмся с этим, но…
«С тобой сейчас хуже…»
В свободной ладони связка ключей. Один из них до крови впивается в кожу. Я ни черта не чувствую. Мне внутри гораздо больнее, чем снаружи.
В голове миллион мыслей. Знала бы Соболева, сколько способов её убийства я разложил до мельчайших деталей. Во мне умер серийник, не меньше. Никогда не был жестоким. Не хотел быть похожим на отца. Но сейчас я готов пересмотреть свои принципы, потому что сделали больно моей любимой малышке.
Вот так, наверное, и совершаются преступления в состоянии аффекта. Перед глазами красная пелена, в груди горит, и всё, что сейчас удерживает меня от шага в никуда — это Ясины слёзы. Страх за неё сильнее.
Клятвы, обещания ничего с собой не сделать — такая херня. У неё сейчас тоже аффект. Я не спец, но других умных слов в голову не приходит.
Никогда не видел Яськиных истерик. Она трогательно плакала над фильмами или грустной музыкой во время ежемесячных женских гормональных перепадов или когда у бабушки прихватило сердце. Тогда малышка очень переживала. Обижалась сильно, если мы ругались, в отношениях без этого никуда.
