и никто мне не помешает!
«Лексус» зарычал, ускоряясь, а снова меня вдавило в кресло.
Тогда. А я?
Полиция очень старалась, но отрыв неизбежно увеличивался, а я любовалась азартом на лице Германа и его горящими глазами.
Хоть и была в ужасе от перспектив.
— Что ты собираешься дальше делать? — поинтересовалась я. — Уходить огородами и отстреливаться?
— Как ты догадалась?
Герман несколько раз обернулся, не доверяя зеркалам, чтобы убедиться, что мы уверенно оторвались от погони.
— Думаешь, они это так оставят?
— Ни в коем случае! — усмехнулся он. — Объявят какой-нибудь план-перехват.
— И что ты будешь… — начала я, но он обжег меня черным взглядом, и я заткнулась.
Свернув на ближайшую проселочную дорогу, Герман проехал по крупному гравию пару километров, вытряхнув из меня всю душу — и резко дернул руль, загоняя машину в густые заросли на обочине. Она тут же провалилась колесами в рыхлую землю и опасно качнулась, готовясь сползти по склону крутого оврага в шумную речку, бурлящую внизу.
— Вылезай, быстро! — скомандовал он, вытаскивая из бардачка документы и выпрыгивая на землю сам. Подхватил пиджак, телефон, забрал из багажника объемные пакеты…
И бросил свой любимый «лексус» прямо так, с распахнутыми дверями и наполовину уже сползший в овраг.
— Идем, — он мотнул головой и подал мне руку, помогая выбраться на твердую землю.
И повел меня неизвестно куда вдоль просеки с гудящими над ней высоковольтными линиями — по пути Герман достал телефон, набрал какой-то номер и, когда ему ответили, сказал со всей возможной строгостью в голосе:
— Добрый день. Хочу заявить об угоне машины.
— Что-о-о-о-о-о?! — охренела я.
Он прижал палец к губам, призывая молчать. И пока он рассказывал подробности — какая машина, где последний раз ее видел — мне оставалось только давиться хохотом и ужасом вперемешку, закрывая ладонями рот, чтобы не выдать себя ни звуком.
Тропинка вильнула в сторону от просеки, мы последовали за ней — и вскоре вышли на маленькую площадь с автобусной остановкой, крошечным магазином и стоянкой, на которой скучал ржавый «москвич» без колес и относительно бодрая «тойота», возле которой курил мужик в клетчатой кепке.
На заднем стекле «тойоты» был прилеплен листок из тетради в клетку — на нем ручкой старательно и жирно было написано «такси».
Герман оставил меня стоять в сторонке, а сам быстро о чем-то переговорил с мужиком и махнул, чтобы я залезала в машину. Я пока решила ни о чем не спрашивать.
Везут — и пусть везут.
По ухабистой дороге, вдоль нарезанных традиционными кусками по шесть соток дачных участков.
По главной улице деревни с деревянными домами.
По гравийке вдоль реки между высокими заборами и дощатыми сараями.
Высадили нас относительно далеко от человеческого жилья, но все же на облагороженном берегу — было видно деревянную пристань, у которой бултыхались, стукаясь друг о друга бортами, парочка катеров. Герман рассчитался наличкой и подхватил пакеты.
— А теперь что? — не выдержала я.
— А теперь мы устроим пикник… — сказал он, задумчиво оглядывая окрестности. — Вон там!
«Вон там» оказалось пологим холмом, усыпанным голубыми цветами. С него открывался великолепный вид на реку, достойный пятизвездочной гостиницы, а от солнца нас укрывали кружевные тени двух берез. Герман со сноровкой, никак не выдающей в нем владельца банка, разложил скатерть и принялся выгружать остальные припасы из пакетов.
Я порывалась помочь, но он только кивал:
— Сходи во-о-о-он туда, набери букет ромашек.
или
— Молодец, а теперь налей воды в вазочку и поставь их туда.
или
— Добавь в букет каких-нибудь травинок, как-то он бледно смотрится.
И пока я занималась этой ромашковой икебаной, сам ловко протер салфетками два бокала, куда налил прозрачной минералки и кинул парочку уже очищенных от кожицы виноградинок. Нанизал на деревянные шпажки кусочки экзотических фруктов, которые привез уже порезанными и запакованными в пластик. Вывалил в мисочки оливки и фаршированные сыром мини-перцы. Художественно разложил трюфельные конфеты и круглые зефирки, украсив их ягодами.
Когда я закончила с вазочкой, выдал мне антисептик и салфетки — протереть руки.
Он подумал буквально обо всем!
— А как же секс? — спросила я, устроившись рядом и склонив голову ему на плечо, глядя, как он ловко собирает сэндвичи. — Ты ведь так лихо уходил от погони ради того, чтобы трахнуть меня, разве нет?
— Вот развратная женщина! — он щелкнул пальцем мне по носу и сощурился. — О чем-нибудь другом можешь думать?
— Ах ты…
Его телефон зазвонил, и он дернул плечом:
— Достань из кармана, не хочу руки пачкать.
Я выудила мобильник из его брюк и взглянула на экран:
— Полиция. Гер, ты…
— Ну и брось куда-нибудь в сторонку, — мотнул головой он. — Ты больше с тунцом любишь или с индейкой?
Мы ели сэндвичи, сидя на холмике плечом к плечу и щурясь на солнце.
Я вытянула еще бледные после зимы ноги — не успела никуда слетать в теплые края. Пусть загорают.
Ошеломительно пахло летними травами и рекой, бесились в ближайших кустах какие-то пичуги, пересвистываясь на все голоса. У них-то точно секс был.
Герман накрыл мою ладонь, сплел наши пальцы и дальше мы как-то умудрялись пить из бокалов и подхватывать фруктовые шашлычки, не разъединяя рук.
Я сняла верхний кусок хлеба с сэндвича с индейкой, насовала туда кусочков ананаса, добавила сыра и, неловко, держа его одной рукой, попыталась откусить.
Но Герман успел первым и отцапал чуть ли не треть моего бутерброда!
— Эй! — возмутилась я.
— А вкусно вышло! — удивился он. — Это доля ангела. Знаешь, так называют испарившийся из бочек во время выдержки коньяк и испарившийся кусок еды, который забрал тот, кто ее готовил.
— Доля дьявола в нашем случае, — проворчала я, поспешно вгрызаясь в свой улучшенный сэндвич, пока он не решил, что доля дьявола должна быть больше.
— Какой же я дьявол? — поднял брови Герман.
Я молча кивнула на телефон, на экране которого
